Покупать кошек во времена молодости моих родителей в среде «простых» людей никому в голову не приходило.

Материально наша семья и многие  наши родные и знакомые, жили более чем скромно. Папа мой работал на вертолетном заводе то художником, то мастером в цеху, а мама была медсестрой в поликлинике. У папы всегда были свои, не связанные с семьей, траты. Для воплощения его творческих планов нужно было многое – краски, холсты, кисти, радио и телевизионные лампы и так далее и тому подобное.  Помимо прочего, он увлекался фотографией, а раньше это было не дешевое удовольствие – увеличитель, ванночки для проявки, растворы (проявитель, закрепитель), фотобумага – все это стоило немалых денег. Папа был фотографом – любителем, поэтому материальной выгоды с этого не имел, опять страдал бюджет семьи.

        Жили мы практически на мамину зарплату, которая была безобразно мала.  Удивляюсь, как она справлялась, когда  в семье не было общего котла, как во многих семьях. Папа не любил признаваться, сколько у него денег. Давал их только по конкретным просьбам, и то, если ему хотелось.  Работа участковой медсестры была нелегкой, но мама не хотела ее менять, потому что такая работа позволяла  планировать время и успевать ухаживать за детьми и домом.

     Кечкеняшку мама углядела в молочном ларьке. Молоко тогда продавали в розлив. Мы ходили к определенному часу в магазин или ларек, долго  стояли в очереди с бидоном.  Потом толстая тетка в белом халате и косынке, специальным ковшиком с длинной ручкой, зачерпывала пенящееся молоко из оцинкованных больших емкостей, по форме тоже бидонов, но гораздо больше наших, домашних. Емкость ковша была равна литру, так что в три ковша она наливала трехлитровый бидон. Еще там можно было купить весовой творог и сметану, для чего тоже надо было тащить с собой стеклянные банки. Целлофановых пакетов тогда не было. В нашем ларьке работала мамина знакомая, которых у нее была – вся слобода, потому что она служила в местной поликлинике и была участковой и процедурной медсестрой. Эта продавщица была татарочка и ее надписи на товаре с татарским акцентом, очень нас смешили  – «малака, смятан».  А когда, через много лет,  друг моего мужа, музыкант, ездивший с гастролями по республике, привез оттуда еще забавные надписи, то все вместе, они приобрели в нашей семье статус анекдота. Рассказал же он вот что – в деревенском сельпо на полке стоял набор кастрюль, разных по размеру. В зависимости от величины, каждая кастрюля имела подпись – «каструл, каструла, каструлка, каструльчик!» Поистине — нарочно не придумаешь!

       Котенок, который прижился в молочном ларьке, с первого взгляда завоевал сердце моей матери своим внешним видом. У нее было совершенно отчетливое и непререкаемое представление о красоте кошек.  Кошка должна была быть пышной, с большими глазами, маленьким розовым носом и короткими лапами. Именно таким был этот котенок, которого молочница прозвала Кечкеня, что переводится как «маленький». Вдобавок у него был белый «галстучек» и «носочки» на ножках.

       Мама принесла котенка в дом, и это была единственная и незабвенная ее любовь к домашнему животному. Этот котенок, выросший в красивого, как и предполагалось, кота,  жил с нами в этом доме в слободе вплоть до нашего переезда в многоквартирный дом.  Звали мы его «Кечкеняшка» — уменьшительное от Кечкеня.    Видимо,  от большой любви к  Кечкеняшке,  моя мама всю жизнь помнила его причуды и присущие ему особенности.  Но и было, что помнить! Кечкеняшка был очень свободолюбивым котом, но прекрасно понимал, что  в доме его всегда ждут. В отличие от Васьки, которого мама только терпела, ему всегда был готов радушный прием.  В еде он не нуждался, так же, как его предшественник, но в доме появляться любил.  Причем, весьма оригинально. Я не помню его внутри дома, хотя он там, конечно, бывал. Но вот картина, которую наблюдали и мы, и соседи постоянно,  до сих пор стоит перед глазами.  Думаю, после моего описания,  вы согласитесь, что вряд ли такое  зрелище можно запросто где-нибудь увидеть.

     Представьте —  в окне, за стеклом,  между рамами, на всеобщем обозрении, вниз головой, висит кот. Он висит, живописно выгнувшись, растянувшись  на всю свою длину, зацепившись буквально одним когтем за  форточку, абсолютно неподвижно.  Ощущение такое, что он не живой. Ну как живое существо может находиться в такой неудобной позе? Первоначально соседские дети, увидев это зрелище, подходили к окну, пытались вытащить «застрявшего» кота, звали его,  и, не увидев никакой реакции, сообщали возвращавшимся с работы маме или папе:  «Кечкеняшка  сдох!».  Первый раз, конечно, мы испугались, потому что висел он так несколько часов, а вытащить его не было никакой возможности, не разбив окно. Мама, у которой спокойствие и уравновешенность не входили в число  черт характера, не находила себе места от волнения. Дело в том, что некоторые признаки выдавали нарочитость происходящего, и  надежда на то, что кот жив, у нас, все-таки, была. Во-первых, кот дышал,  во- вторых —  нет-нет, да приоткрывал свои нахальные глазищи, видимо, проверяя реакцию зрителей.  Потом, по одному ему известному сигналу, кот, как ни в чем не бывало, вылез из импровизированной витрины, и пошел себе по своим делам.  Этот цирк повторялся изо дня в день и постепенно  все привыкли к такому экзальтированному поведению нашего кота. Мы, уходя из дома,  оставляли форточку на кухне открытой, специально, для очередного представления. Кот, возвращаясь из своих экспедиций, принимал свою любимую позу в окне, и, похоже, несмотря на очевидное неудобство, она служила ему отдыхом.    

       Особого внимания заслуживают отношения кота и свежевыловленной моим отцом рыбы.   Я уже упоминала, что мой отец в молодости был заядлым рыбаком. Все воскресенья зимой он проводил на рыбалке, результатом чего были целые мешки рыбы. Мама ненавидела папину рыбалку по нескольким причинам.  Во – первых, мужа нет дома в единственный выходной день, причем целые сутки, так как уезжали рыбаки, почему – то далеко на Каму,  товарным поездом, запрыгивая в него на ходу, и так же высаживаясь. Возвращались таким же образом,  поздно вечером. Во-вторых —  рыба. Боже мой, сколько рыбы привозил мой отец с рыбалки!    Рыба была везде —  в тазах, кастрюлях, блюдах, тарелках! Вся посуда была занята ею.   Рыбачил он, почему-то, только зимой и ранней весной, по льду. Мои детские воспоминания задержали в памяти вкус икры сушеной воблы, которую я любила наряду с  вялеными, прозрачными на свет, с нежным жирком, рыбьими ребрышками.  Моя бедная мама вынуждена была эти тонны рыбы как то перерабатывать.  Мелкую рыбешку папа, слава Богу, солил и сушил сам.   А вот крупная вся доставалась маме. Проклиная все на свете, особенно папашу с его рыбалкой, мать была вынуждена заниматься рыбой. Она варила уху из окуньков, жарила лещей,  делала рыбные котлеты из судаков и щук, пекла пироги с рыбой с сагой, делала заливное, суфле и так далее, и так далее…  

       Удача, если удавалось отдать соседям и знакомым часть рыбы, но это было редко, потому что все вокруг рыбачили, им самим было некуда ее девать.

      Презирая всех, кто занимается торговлей (считая их, по определению, ворами),  моя мама даже мысли не допускала о том, чтобы продать хотя бы часть рыбы. Для этого надо было стоять на базаре,  как «торгашка», а это было ниже ее достоинства. Меня всю жизнь удивляла мамина гордость, которая порой граничила с гонором, часто сочетаясь еще и с элементами расизма и антисемизма. Откуда такие повадки у  скромной медсестры, родом из глухой деревни?

     Однако, вернемся к  Кечкеняшке.  Как любой кот, он был неравнодушен к рыбе. Но и здесь проявлялся его независимый и гордый нрав.  Мама, испытывая к нему слабость, накладывала полную миску лучших кусочков рыбы. Он даже не подходил к своей миске, игнорируя угощенье, по выражению мамы «и косым глазом не глядел». Это был трюк, который после первого его исполнения, мы уже знали.  Предвидя следующий шаг коварного кота, мама, как могла, прятала рыбу, которая еще не была приготовлена. Сложив рыбу в большой таз и укрыв сверху таким же тазом, она укутывала это сооружение крепко-накрепко разным тряпьем, придавливала сверху чем-нибудь тяжелым и оставляла на кухонном столе на ночь. Ей редко удавалось надолго уснуть. Очень скоро из кухни раздавался страшный шум, грохот, звон эмалированных тазов и победное «М-а-а-а-у!!!» кота.

        Выскочив на кухню, мама заставала картину полного разгрома – весь пол усыпан рыбой, тазы и тряпки валяются тут же, кота и след простыл. Причем часть рыбы попорчена кошачьими зубами. Мама моя, забыв о своей исключительной интеллигентности, каковую она себе приписывала, громко ругалась и негодовала, сдабривая свою речь нецензурными выражениями, которые отличались от матерных только тем, что были на  татарском языке.

        Однако, эти выходки нисколько не влияли на отношение мамы к Кечкеняшке. Он все равно оставался ее любимцем. Кот, кстати, тоже, по-своему, по — кошачьи, любил нас всех, а к маме относился с пиететом.  Как все животные, он чутко реагировал на настроение людей,  особенно на  тон, которым произносились слова. Моя мама имела взрывной характер и часто и громко ругалась, если была недовольна. В эти моменты кот съеживался, прижимал к голове уши, и замирал, будто боясь, что его ударят. Его жалкий вид иногда смягчал мамин гнев, и она быстрее остывала.     

       Однажды произошел случай, в результате которого Кечкеняшка мог погибнуть. Спасла его необыкновенная удача, ловкость  и неумение рассуждать.

        В нашем доме была печка, которую мама регулярно топила дровами в холодное время года. В этот вечер мама, как обычно, затопила печку, набив ее, как следует, дровами. Буквально через несколько минут, непонятно откуда, послышались странные приглушенные звуки. Скоро стало ясно, что дикие вопли и бешеный скрежет раздаются из утробы печки. Мама, с криком – «Кечкеня!!!», кинулась вытаскивать горящие дрова из печи. Она догадалась, что кот, видно, залез в печку погреться, была у него такая привычка, а она его не заметила, когда стала затапливать. Ей удалось вытащить первый ряд дров, но за ним стояла сплошная стена огня! Повинуясь мощной тяге дымохода, языки пламени вздымались вверх, разгораясь все сильнее. Кота видно не было, и мы с ужасом подумали, что он уже сгорел в этом адском пламени!  В состоянии шока, причитая и не веря пока случившейся на наших глазах трагедии, мы бестолково суетились, не зная, что дальше делать. Шли минуты и постепенно до нас стал доходить смысл произошедшего.  Тяжесть, угнетенное состояние навалились на нас.  Не хотелось говорить, чего-то обсуждать. А главное, сознание упорно отторгало страшную картину заживо горящего кота. Перед глазами вставал живой Кечкеняшка – пушистый, мягкий, очень симпатичный и озорной. В состоянии такого ступора мы просидели какое-то время. Вдруг, за дверью, послышались какие – то шорохи и, кажется, мяуканье. Ни на что не надеясь, мама открыла дверь, и  в нее с возмущенным мяуканьем, ворвалось нечто, похожее на что угодно, только не на Кечкеняшку!  Облезлый, вернее обожженный, как  головешка,  без шерсти и усов, весь в саже, он был совершенно неузнаваем! Но это был он!  Наш воскресший кот! Какая воля  к жизни и фантастическая удачливость! А ловкость! Ведь он взобрался по дымоходу и трубе наверх и вылез на крышу! Воистину отсутствие человеческого разума спасло ему жизнь. Будь у него умение прогнозировать события, он бы ни за что не полез  наверх, заранее зная, что это не реально.  А он полез, повинуясь только инстинкту самосохранения, и оказался прав! Как мы обрадовались! Как могли, почистили беднягу, покормили.  Кечкеняшка после этого долго болел, ведь кошки без усов, как без всех органов чувств, очень уязвимы.  А затем он вернул свою былую красоту и здоровье —  воистину, зажило «как на кошке»!   

        Я училась во втором классе, когда папе дали квартиру. Во времена советской власти, которую сейчас все так ругают, квартиры давали бесплатно, от предприятия. Конечно, надо было работать на крупном заводе или другом государственном предприятии, которое  имело большие госзаказы и приносило прибыль. Тогда можно было пользоваться льготами, при условии, что ты член профсоюзной организации. Давали не только квартиры, для получения которой надо было стоять в очереди, иметь недостаточную жилую площадь, большой стаж и  быть активистом — общественником. Распределялись еще  бесплатные путевки в санаторий, дома отдыха, а детям в пионерский лагерь, тоже с учетом заслуг работника.  Вот и мой папа дождался своей очереди на квартиру. Это, безусловно, радостное событие, немного омрачалось вопросом о судьбе Кечкеняшки.  У нас были серьезные опасения, что такому вольнолюбивому коту будет непросто в четырех стенах квартиры на третьем этаже. Тем не менее, мы переехали всем составом, вместе с котом. Мама долго пыталась приучить нашего котика к порядку, но…   Кончилось все плохо.  Кечкеняшка тосковал, протестовал, не хотел привыкать к горшку. Мучились все – и люди, и кот. В конце концов, мамино терпение (которым она, кстати, не отличалась), лопнуло.  Она договорилась с бывшей соседкой по двору, Хаят – апой, что Кечкеняшка поживет у нее, надеясь, что на старом месте ему будет лучше, а мы, наконец, отдохнем.     

       Через некоторое время Кечкеняшка бесследно пропал, и маме ничего не оставалось, как  всю жизнь казнить себя за это. Никогда больше мама не разрешала приводить домой кошек, свято храня верность своему единственному и неповторимому любимцу.