Случай с Антеем и челюстно-лицевая хирургия.

    Совместное проживание с крупной собакой имеет подводные камни, спрогнозировать которые бывает сложно людям, которые не имеют опыта ухода за этим, порой опасным животным. Наш опыт, к сожалению, включает событие, которое подвергло тяжелому испытанию семейный мир и покой.

       Собака появилась у нас, когда старшей дочери Рите было двенадцать лет, а младшей, Оле – пять. Щенок рос очень быстро, как и положено, поэтому к девяти месяцам своим ростом и комплекцией он уже напоминал взрослого добермана. Вся его жизнь сводилась, как водится, к ожиданию гуляний и кормежки. Все это он получал от любимого хозяина – моего мужа. Остальные члены семьи, по его иерархии, находились на низших ступенях развития, и в расчет не принимались. Кроме, пожалуй, кошки Анфисы, о чем я уже упоминала, и Риты, поскольку она часто заменяла отца. Я и Оля не входили в круг его интересов, нас он просто терпел, как данность. До поры до времени я не придавала этому никакого значения, и, как выяснилось, напрасно.

     В этот роковой день все было, как обычно. Володя сварил Антею еду, покормил его, и отвернулся к раковине, чтобы вымыть его миску. Антей, в надежде получить добавку, преданно сидел у него за спиной, периодически тычась своей длинной мордой Володе в спину. В этот момент в кухню вошла Оленька. Она, из самых нежных чувств, сзади обняла Антея за шею. Антей, занятый ожиданием подачки, коротко отмахнулся от нее лапой, повернув на короткие доли секунды морду с раскрытой пастью к ней. Все произошло молниеносно, никто ничего не успел понять, а у Оли под подбородком оказалась рассеченная острым клыком рана, и ушиб с ссадиной от лапы на щеке. Страшно перепугавшись, мы срочно поехали в челюстно-лицевую хирургию, поскольку рану надо было зашить. Меня с ребенком положили в стационар.

    Когда Оленьку увели в операционную, я осталась за дверью, и сердце мое разрывалось от ее криков за стенкой. Швы ей наложили, и я увела заплаканного ребенка в палату. Неделю мы лежали в больнице, и неделю я подвергалась мощному психологическому давлению со стороны лечащего врача, который уговаривал меня сделать дочери прививку от бешенства. Как мне было тяжело! Сейчас, вспоминая все это, я думаю, как я не свихнулась? Дело в том, что у меня была твердая установка не делать прививку. Сестра моя, врач по образованию, предупредила меня, чтобы я ни в коем случае не соглашалась на прививку, потому, что вакцина эта берется от бешеной козы и может вызвать тяжелую аллергическую реакцию. Моя уверенность в ненадобности прививки зиждилась на том, что, поначалу, я была абсолютно уверена, что у Антея не может быть никакого бешенства. Но визиты врача, проходившие регулярно, каждый день, очень сильно подрывали мою уверенность. Не помню, к сожалению, имя-отчество врача, но был он тонкий и изощренный психолог. Он методично, в красках, описывал мне все возможные последствия моей «неосмотрительности». Он живописал мне, что произойдет с моим ребенком, если собака окажется бешеной. Волосы на моей несчастной голове становились дыбом от ужаса, когда я живо представляла все эти картины. А врач, видимо имея садистские наклонности, продолжал прессовать меня изо дня в день. Я одинаково боялась, как его прогнозов, так и прививки. Муж мой уверял меня, что у Антея ничего нет, а я уже сомневалась во всем. Еще я не могла понять, почему Володя не избавится от собаки, раз произошел такой случай. Но он не сделал этого, хотя я видела, что его терзают мучительные сомнения. Ситуация его очень напрягала, но и собаку ему было очень жаль. На мои претензии он отмалчивался, мрачнея прямо на глазах. Я тогда не могла думать ни о чем, кроме своего страха перед бешенством и желания избавиться от собаки, поэтому не могла понять, как ему тяжело. Он очень переживал за Оленьку, но понимал, что произошел обыкновенный несчастный случай, в котором, по большей части, виноваты были мы сами. Ведь это мы не спрогнозировали ситуацию, не проинструктировали Олю, то есть не доглядели за маленьким ребенком и несмышленым щенком. Так что винить во всем только Антея было не честно и несправедливо. Однако, мне он ничего этого не говорил, справедливо полагая, что мне было не до психологического анализа ситуации — я была в состоянии, близком к нервному срыву. К нему я шла семимильными шагами, благодаря беседам о бешенстве, которые проводил со мной доктор. Состояние мое с каждым днем ухудшалось, я имею в виду психологическое. Доктор поведал мне, что инкубационный период у бешенства большой, так что времени сходить с ума, у меня было навалом.

       Находясь с Оленькой в челюстно-лицевой хирургии, я вспоминала, как лет девять назад мы лежали тут же со старшей дочерью, Ритой. Привела нас в больницу моя неграмотность, глупость и доверчивость. По моей вине у нее развился фурункул под носом, который пришлось вскрывать. Когда у Риточки под носом появился маленький прыщик, сначала я не обращала внимания. Потом, когда он не прошел, а увеличился, я заволновалась и проконсультировалась с хорошей знакомой, практикующим врачом. Она успокоила меня, сказав, что ничего страшного. Однако, видя, что я переживаю, посоветовала мне погреть прыщик теплым яйцом. Якобы от этого он рассосется. До сих пор удивляюсь, как она могла это посоветовать (все-таки врач!), а я сразу поверить в это средство? Сейчас мне кажется, что всем известно, что при прогревании гнойное образование только усиливается. Но тогда, очевидно, я этого не понимала, в силу неопытности, а действия моей подруги – врача комментировать не берусь, может, она предположила, что это не гной. Короче, тем же вечером я сварила яйцо и, завернув его в платочек, погрела им прыщик. Ну, не давал он мне покоя! Посмотрю на Риточку, а под носом какая-то дуля. Ну, вот и полечила. Эффекта я не увидела, но на другой день повторила процедуру. Дня через три я убедилась, что прыщик, наоборот, увеличился. Греть я перестала, но прыщик все равно стал расти, как на дрожжах и, вдобавок, стал болеть. На нем даже стала образовываться головка. Риточка, сидя в кроватке, гладила у себя под носом, и приговаривала: «Губочка моя, не боли!» Все мои попытки вылечить этот фурункул ни к чему не привели. Пришлось идти в больницу. Мы обратились в челюстно-лицевую хирургию. Там нас принимал молодой хирург, оказавшийся парнем с юмором. Он осмотрел Ритин фурункул, спросил, что произошло. Я все рассказала и предположила, что Риточке, наверное, надо делать уколы. Доктор на это ответил, что уколы надо делать не ребенку, а маме, то есть – мне. Потом он прочитал мне лекцию, и я с тех пор на всю жизнь запомнила, что на голове ничего греть никогда категорически нельзя! Умирая от страха, я боялась, что Риту надо класть в больницу. Риточка была очень нежным, специфическим ребенком, и я не представляла, как она может одна, без меня, быть где-нибудь. Хирург пошел мне навстречу, не стал класть нас в стационар, а вскрыл фурункул, вставил дренаж, и отправил нас домой. Мы должны были ходить на перевязки в стоматологическую поликлинику. Мы все выполняли, но нам не повезло. Видимо, фурункул был не созревший, его рано вскрыли. К сожалению, перевязки нам делали не качественно. Я боялась дотронуться до повязки, а там, оказывается, дренаж (стерильная турундочка, вставленная в ранку, специально, чтобы она не затянулась) выпал из ранки. А стоматолог, видимо неграмотный, не глядя на это, накладывал мазь «Вишневского». Естественно, вскоре ранка зажила. А фурункул, между тем, продолжал развиваться. В конце концов, мы опять оказались в больнице, на сей раз уже в качестве госпитализированных. Меня положили вместе с Ритой. Ей снова вскрыли фурункул и назначили антибиотик. Вскрывали ей его под наркозом, но доза была небольшая. После операции, попав в палату, Рита дремала. Но меня никуда не отпускала от себя ни на шаг, даже в туалет ходила со мной, хотя, еле ходила. Оказалось, что выписанное ей лекарство не в таблетках, а в крупных капсулах. Риточка так трогательно их глотала, долго перекатывая во рту, что было жалко ее, и, одновременно, смешно.

       Ну и насмотрелась я в челюстно-лицевой! Какие только «рожи» там не лежали! Большую часть пациентов составляли, конечно, мужики с набитыми мордами. Мордовороты – один другого страшнее! Мало того, что кривые от шишек и отеков, изуродованные ранами и швами, в довершении полноты картины, еще и небритые. Такое обилие страхолюдного вида людей создавало впечатление присутствия на кастинге по подбору актеров для участия в фильмах ужаса. Но много было и таких, как мы с Риточкой – кому не повезло, или по глупости. Например, люди с осложнениями после удаления зубов. У них были огромные флюсы и дико ассиметричные физиономии. А одна молоденькая девушка рассказала, что выдавила прыщик на щеке, а щеку раздуло, видимо, попала инфекция. Ей распахали всю щеку, удаляли гной. На щеке у не, думаю, остался шрам. Мы лежали в одной палате с этой девочкой, и Рита с ней подружилась. Ну, так, как может подружиться почти четырехлетняя девочка со старшеклассницей. Рита с восхищением на нее смотрела, а девочка, жалко, не помню, как звали ее, с ней беседовала и играла. Провели в больнице мы всего неделю, потом нас выписали. Сейчас, конечно (через тридцать лет!), шрам у Риты почти не заметен, а после больницы очень долго я переживала, что по моей вине у нее уродующий верхнюю губу шрам.

    Теперь, спустя почти десять лет, я снова смотрела на страшные кривые рожи пациентов челюстно-лицевой хирургии. Но они меня уже не удивляли и не интересовали, просто, мне было не до них. Вся моя энергия была направлена на сохранение душевного равновесия и здравого смысла. Энергия старалась, но доктор со своим прессингом ее побеждал. К моменту выхода из больницы я была полностью, просто вдребезги, психологически разбалансирована. Дома меня встретила запущенная квартира и радостный Антей. У меня не было душевных сил ни на что. Ни на домашнюю работу, ни на выяснения отношений с мужем по поводу присутствия собаки, ни на что. В то время я временно не работала, сидела дома. Видимо, еще это усугубило мою депрессию. А еще большую лепту в развитие моего невроза внесла моя мама, для всех нас «даваника». К слову, мама моя не отличалась кротким нравом и тактичностью по отношению к моей семье. Горячо любя нас и переживая за нас, желая нам только хорошего, она сильно напрягала нас своим «мнением» и «правдой-маткой», которую любила высказывать без всякой дипломатии, мотивируя тем, что у нее прямой характер: «Что думаю, то и говорю!» С первого мгновения появления у нас собаки, мама не забывала демонстрировать свое активное несогласие с этим фактом. А уж когда ее негатив получил такое подтверждение! Она стала внушать мне, что от собаки надо избавиться, причем в категорической форме. Она, не хуже врача-садиста, капала мне на мозги, что Володя эгоист, о ребенке не думает, ему лишь бы «нюхать собачью вонь», и все в таком духе. Казалось бы, мало ли что говорит моя мама, которая живет отдельно! Но так может подумать только человек, не знающий нашу даванику. По силе характера, целеустремленности и умению давить, ей не было равных. С ее харизмой легко можно было командовать полком, так что мы ей были не соперники. Я вообще плохо противостою ее давлению (не забывайте, она моя мама, под деспотичным руководством которой я росла), а муж мой, имея такт, предпочитал отмалчиваться, не обостряя проблему, в надежде, что теща утихнет сама собой. Таким образом, мамины эскапады, направленные против Антея, улетали в пространство, не получая отдачи. Мы отмалчивались или отшучивались, что, в конце концов, дало положительный эффект. Мама утихла, но не сразу. Так что, как вы видите, помощи от мамы в вопросе избавления от нервных проблем, я получить не могла. От остальных – и подавно. Муж старался этой темы не казаться, а с детей – какой спрос?

     Так что вывел меня из этого состояния самый беспроигрышный вариант – домашняя работа и творчество. Насчет домашней работы объяснять не надо, а объектом для творчества явилась кукла Барби, которая была в то время на пике необыкновенной популярности. Наша Барби была очень красивая и мне нравилась, может, даже больше, чем Оленьке, для которой мне привезла ее из Ленинграда моя сестра. Я вообще всю жизнь любила и люблю играть в куклы, а когда появилась Барби, кукла – девушка, сбылась мечта моего детства. И, вот, сидя на диване, вместе с Олей, я недели две, только и делала, что шила гардероб для куклы. И платья, и юбки, и брюки, и даже шубу, шапку и сапоги, все это я пошила из разных тряпочек, остатков кружев, меха и кожи. В результате наша Барби обзавелась разнообразными шмотками, а я успокоилась, тем более, что срок, назначенный врачом, истек.

   Между тем, жизнь шла своим чередом. Неприятный инцидент постепенно стирался из нашей памяти, тем более, что Антей радовал нас своим покладистым характером, преданностью хозяевам и несомненной собачьей красотой. Оленька тоже подрастала, вместе с Ритой возилась с животными и училась с ними обращаться. Стать в один ряд с истинным хозяином Антея, папой, ей, конечно, не удалось. Но, признавать ее собака стала беспрекословно, благодаря усиленному воспитанию Володи.

       Сейчас, по прошествии стольких лет, вспоминая все это издалека, избавившись от эмоционального тумана, я понимаю, что больше всех пострадал от этого происшествия Володя. Будучи инициатором появления в доме собаки, неся ответственность за семью, он глубоко переживал. Кроме того, ему приходилось выслушивать от меня весьма нелицеприятные высказывания в свой адрес. Надо отдать ему должное, выслушивал он меня молча, что было очень трудно, особенно человеку с таким взрывным темпераментом, как у него. Да еще яркий рубец на нежной коже Оленьки был ему немым укором. Зная его характер и склонность к самобичеванию, думаю, он не простил себя до сих пор, хотя главного действующего лица, добермана Антея, давно нет в живых.