Часть 3. «Гульшат и я»

     Глава 1.  До меня.

     В своем непоследовательном повествовании я снова хочу вернуться к рассказу о молодости моих родителей. Два года они жили без детей, но, в конце – концов, у них родился первый ребенок – моя старшая сестра Гульшат. Шел 1951 год – страна еще не до конца оправилась после войны, было голодно. Была жара, июнь месяц (Гульшат родилась 31 мая), летел тополиный пух. Почему-то маме он запал в память – кругом тополиный пух. Мама все время хотела пить. Не удивительно, она ведь кормила грудью. Не было ни чая, ни сахара, ни молока. Мама пила кипяченую воду, утоляя жажду и чтобы у нее не пропало молоко. Молоко было «синего» цвета, совсем не жирное. Маленькую Гульшатку докармливали, чем придется. По деревенскому обычаю, делали кулек с нажеванным хлебом в тряпочке, и совали в рот. Мне тоже так делали, уже сама Гульшат рассказывала, как «папаша жевал хлеб» для этого кулька. Это она нарочно, меня дразнила, зная, что я брезгливая.

         В начале семейной жизни мои родители жили вместе с дяуаникой. Вопрос о том, кто будет сидеть с маленьким ребенком, решился сам собою, потому что дяуани не работала. После родов мама два месяца посидела дома, потом, по тогдашнему закону, должна была выйти на работу. Были ясли для малышей, но у нас вместо них была дяуани. Мама стала работать, а Гульшат оставалась с бабушкой. Я описывала наше жилище, повторять не буду, отмечу только, что к моменту рождения Гульшат дом еще был плохо обустроен. Полы были очень холодные, поэтому, начав ползать по холодному полу, Гульшат заболела воспалением легких. Антибиотиков еще не изобрели, был только стрептоцид, и ей становилось все хуже. Мама часами просиживала с ней в холодных сенях, это было единственное лекарство – свежий воздух. Пронесло. Но ребенок до года семь раз переболел воспалением легких. Тут папа как раз сделал еще одни деревянные полы, и стало теплее.

     Когда Гульшат был годик, тяжело заболела мамина сестра Сания. Ей было всего двадцать семь лет, а в детстве у нее была какая-то травма, которая послужила причиной возникновения туберкулеза. В то время лечить его было нечем из-за отсутствия лекарств, а у Сании была «миллиардная» форма, отличавшаяся ураганным развитием. Ее увезли сначала в районную больницу, а потом в Казань. Она лежала в ГИДУВе. Ухаживали за ней по очереди – сестра (моя мама), брат Нариман, который учился в Казани и жил это время у нас, отец, который приезжал в Казань для этого. Кстати сказать, со слов мамы, отец любил Санию и очень был озабочен ее болезнью. Случилось так, что ближе к концу, ухаживать за умирающей осталась только моя мама. Она целыми днями просиживала в больнице около сестры, приходя домой только иногда. Ей надо было ещё и работать, и вести хозяйство! Маме было очень тяжело, вдобавок, Гульшат опять заболела пневмонией и бабушка не справлялась.

           Маме было тяжело не только физически, но и морально. Даже через много лет она не могла сдержать слез, рассказывая, как «тяжко смотреть, как умирает сестра». Это, конечно, и так ясно, но полное понимание безысходности и трагизма смерти приходит только с реальным столкновением с ней. На маминых глазах умирала молодая, родная ей девушка, вся юность и детство которой прошли рядом с ней самой. Тяжело даже представить, что чувствовали две сестры, находясь в больничной палате смертников. Одна, теряющая последние нити, еще удерживающие ее на этом свете, другая, в отчаянии, не имея возможности помочь и облегчить ее страдания. Последние дни были самыми мучительными. Надежды на выздоровление уже не было, и Сания умерла в больнице. Вся семья тяжело переживала ее смерть. Но виноватой осталась моя мама. Отец написал ей гневное письмо, в котором обвинил ее в смерти сестры. Наверное, он сделал это в сердцах, но маму глубоко оскорбило его обвинение. Она ответила ему письмом, в котором, в свою очередь, высказала давно наболевшее. Она обвинила его в жестокости и равнодушии к ней и к ее ребенку, который тоже чуть не умер. Она имела в виду Гульшат, в очередной раз перенёсшей воспаление легких. Мама мне не рассказывала, какая позиция была у моей дяуани, ее мамы. Но подспудно получается, что она была согласна с отцом. После этих событий отношения мамы с семьей окончательно разладились. С этих пор она почти не ездила больше в деревню.      

     Гульшат выправилась, росла без садиков, с дяуаникой. Она откормила ее лапшой и пирогами, поэтому Гульшат в детстве была полненькая, с круглым личиком, большими круглыми зелеными глазами и густыми темными волосами.

           Она любила покушать, чем радовала маму и бабушку. Уже в детстве она «снимала стресс» с помощью еды. Родители рассказывали такой случай – Гульшат, еще до школы, ненадолго оставили одну дома, воспользовавшись тем, что она спала. Вернувшись вскоре домой, они застали такую картину – Гульшат сидит на подоконнике, вся в слезах, громко плачет, и, одновременно ест огромный бутерброд – булку с маслом! Вот уж они хохотали над ней!

        Для сравнения приведу пример моего поведения в подобной ситуации. Тот же дом, тот же двор. Меня, по моему мнению, «подло» оставил одну дома папа, пообещав, что выйдет только в туалет. Он вышел, как говорилось, «на двор» (туалет был общий, во дворе), а сам мимо окна прошел в ворота, видимо, на работу. Скорее всего, у него не было возможности остаться, ему ведь надо было успеть на смену, а мама, видимо, задержалась. Но мне было все равно, потому что я ужасно боялась одна дома! Просто до истерики! Я, сидя на том же подоконнике что и Гульшат, очень горько и сильно плакала, пока не пришла мама. Наверное, минут пять. Но мне показалось – вечность. Этот случай так глубоко запал мне в душу, что увидев известную картину, где изображена девочка, которая сидит на подоконнике и упирается ладонью о стекло, я начала плакать, связав сюжет картины со своими страхами – девочку оставили одну дома, она плачет и хочет выпрыгнуть из окна! Особенно меня впечатлила ее ладонь, упертая в стекло, как символ ее (то есть моего) отчаяния и безысходности! А в другой раз, в подобной ситуации, я, непонятно как, через чулан и сарай, через заколоченную дверь, вылезла на улицу в наш палисадник, который был за домом. Как я смогла вылезти там, где никто никогда не ходил? Причем на ноги я надела огромные папины галоши, что вызвало всеобщее веселье. Но мне было не до смеха. Страх я испытывала нешуточный. Я вообще ужасная трусиха. Даже в школу я боялась идти из-за того, что надо будет одной быть в чужом месте, без Гульшат и родителей.

               У Гульшат были шикарные, густые, немного вьющиеся волосы. Мама гордилась волосами дочери, мыла их катыком и плела ей разные косы. Особенно модно было плести две косы и делать «корзиночку» — когда кончик одной косы продевался в основание другой, образуя подобие качелей из кос с бантами по краям. Неоднократно маму с Гульшат останавливали на улице, и интересовались – чем она моет голову девочке, что у нее такие хорошие волосы?

       Мне мама тоже отращивала волосы и заплетала их, но мои «крысиные хвостики» ни в какое сравнение не шли с роскошными волосами Гульшат, мамы и папы. Почему-то природа на мне «отдохнула», не наделив меня густыми волосами, хотя, казалось бы, было в кого. Даже принятый тогда обычай брить ребенка, чтобы волосы лучше росли, не принес желаемого результата. Все детство я ходила лысая, как Никита Хрущев, однако, волосы мои оставляют желать много лучшего.

           Гульшат была очень общительной девочкой, имела очень много подруг, но самая близкая подружка была из нашего двора, Люська. Они играли вместе, гуляли и делали «секретики», про которые я уже упоминала. Эта игра была у них излюбленной и Гульшат отдавалась ей со всем своим детским фанатизмом. Мама долго вспоминала, как хлопала дверь, и слышался грохот высыпаемых на пол «черепков» с помойки. Потом этот набранный «материал» подвергался строгому отбору, и большая часть осколков отправлялась обратно. Но отобранные строгими судьями – девочками – экземпляры черепков, с обоюдного согласия признанные подходящими для создания очередного тайного сокровища, воскрешались к новой жизни тщательным очищением и отмыванием от грязи и чайной накипи на дворовой колонке.

       Часто девочки ходили в кино, в кинотеатр «Звезда», который все называли «Звездочкой». Это был популярный кинотеатр. Фильмов в те времена было мало, все наперечет. На полюбившиеся фильмы ходили столько раз, сколько его показывали. Альтернативы не было, телевизор, конечно, уже появился, но ни в какое сравнение не шел с кинотеатром. Очень популярны были индийские фильмы – «Сангам», «Цветок в пыли», «Бродяга». Именно фильм «Бродяга» режиссера Раджа Капура и с ним же в главной роли, вызвал у девочек бурные эмоции. Обе девочки были сражены наповал обаянием артиста. Они на полном серьезе решили поехать к нему в Индию, чтобы помочь в его тяжелой жизни. Наивные дети полностью отождествляли артиста с героем фильма. Гульшат стала тайком собирать вещи в поездку, откопав где-то старый чемодан. Хочу напомнить, что папа много общался со старшей дочерью, наверное, поэтому был на одной с ней волне и в курсе ее интересов. Возможно, он был в кино вместе с ними. Каким-то чудом он узнал про планы о поездке. По-моему, Люська проболталась родителям. И, что удивительно, в этой истории он проявил себя чутким и изобретательным педагогом. По-видимому, ничего не говоря маме, потому что тогда все тайное стало бы явным, он раздобыл где-то фотографию Раджа Капура (наверное, кадр из фильма), написал от его имени письмо, обращенное к Гульшат и Люсе. Со всем этим он пришел домой, и умело разыграв удивление, сказал, что Гульшат пришло письмо из Индии! Он вместе с девочками прочитал письмо, в котором, якобы, Радж Капур, рассказывал девочкам, что у него все хорошо, что приезжать к нему не надо, что он шлет всем привет. Конечно, девочки всему поверили, и идея с поездкой в Индию рассосалась сама собой.

     Вот такие чудеса воспитательного искусства проявлял мой папа на заре туманной юности. Что характерно, в дальнейшем, я лично, ничего подобного не замечала. А, может, больше поводов не было, не знаю, но со мной таких высот педагогизма он не проявлял.      

             Глава 2. Моя старшая сестра

   Через семь лет после рождения Гульшат, родилась я. Сестра мне рассказывала, что выпросила меня у родителей и мама это подтверждала. Даже мой пол она загадала, и желание ее сбылось. Она очень хотела сестренку, вот я и родилась. Мало того, она практически меня вырастила, и, по праву, может называться моей второй мамой. Это еще потому, что она имела серьезный, вдумчивый характер и рано повзрослела, поэтому относилась ко мне, действительно, как мама. Единственное, к чему она не имела отношения, это к имени, которым меня назвали. Этим вопросом вплотную занималась моя мама. По рассказам, она очень долго не могла придумать мне имя. Долгое время меня называли по числу прожитых мною дней – 9 дней, 10 дней, 11 дней… Пока, наконец, маме на глаза не попалась поэма Х. Такташа, «Алсу». Она ведь продолжала читать и интересоваться литературой, в том числе читала периодику. Вот, в одном из татарских изданий и напечатали это произведение. Маме пришлось по душе это имя, особенно потому, что она вычитала его в «классической» татарской литературе, и, еще потому, что в то время имя это было редким. Кстати, действительно, я очень долго не встречала тезок, пока, лет через тридцать, это имя не стало модным. Гульшат любила меня независимо от имени, которым меня нарекли, и все время была со мной. Тем более, что мама снова должна была выйти на работу через два месяца, а дяуаника с нами уже не жила. Зато была Гульшат. С младенчества она принимала самое активное участие в моей жизни. Она нянчила меня, гуляла со мной, сидела со мной одна дома, отпуская родителей в кино. А ведь сама она училась в первом классе, причем в школу записалась сама, не дождавшись, когда мама ее поведет. Этой историей записи в школу и даже внешне она была очень, ну просто очень, похожа на героиню популярного тогда фильма «Первоклассница»! Это удивительно, но у меня такое ощущение, что сценарий писался с нее, и главную роль играет тоже она, а не Защипина, настолько сильно сходство. Училась она всегда отлично и охотно занималась общественной работой. Гульшат была и санитаркой, и артисткой, и дежурной, и звеньевой и всем, чем только можно. Она была ярким представителем идеальной ученицы, пионерки и комсомолки того времени.

   У Гульшат было очень обостренное чувство справедливости. В старших классах школы она, будучи лучшей ученицей класса, вступилась за одноклассницу, которая подвергалась всеобщим насмешкам и презрению. Девочка Гульнур была дочерью дворничихи и жила в подвальном этаже дома соседнего с нами двора. Была она добрая и хорошая, но училась плохо, в силу отсутствия способностей. К тому же она не модно одевалась, была недалекой и туповатой. Одноклассники постоянно подшучивали над ней и издевались.

             Гульшат села с ней за одну парту, стала подтягивать ее по трудным предметам, и Гульнур стала лучше учиться. Они стали дружить и вне школы, ходить друг к другу в гости. Помню смешной случай, связанный с ней. Как-то раз, у нас в доме, она смотрела с нами балет по телевизору. В момент какого-то особого балетного «па», она вдруг громко сказала: «Ба, даже я так не умею!» Мы все рассмеялись от неожиданности, в том числе и Гульнур. Ее наивное восхищение и неадекватность в оценке своих возможностей было искренним, по-детски простодушным. В дальнейшем, каждый раз, когда кто-то из нас переоценивал себя, мама говорила: «Ты, как Гульнурка!» Так она стала именем нарицательным в нашей семье.

  Еще случай, показывающий принципиальность и бесстрашие Гульшат, случился в десятом, выпускном, классе школы. Директором школы была некто Субаева, женщина властная и деспотичная, карьеристка от коммунистической партии, сделавшая в дальнейшем неплохую партийную карьеру. Она отличалась жесткостью по отношению к ученикам, ее все боялись – и дети, и учителя, и родители. Как-то, дежуря по школе, Гульшат стала свидетельницей некрасивой сцены – директриса, ногой в валенке, пнула младшеклассника под попу. Гульшат подошла к ней и сказала, что так себя вести не педагогично! Много вы знаете подобных случаев? Я больше ни одного. Честно говоря, она поплатилась за свою неосмотрительность тем, что не получила золотую медаль, которую заслуживала. Конечно, открыто никто ничего не делал, но повод дать вместо золота серебро, нашли.

       Когда родители, еще молодые, с разрешения Гульшат, убегали в кино, я, будучи совсем маленькой, иногда начинала так орать, что даже ангельское терпение моей сестры отказывало ей. Она заворачивала меня в одеяло и шла встречать родителей. Мне рассказывала мама, что сколько раз, выходя из «Звездочки» после фильма, они с папой видели Гульшат со мной на руках! Зрелище было очень трогательное, и мама зарекалась, что не оставит больше меня с ней. Но в следующий раз Гульшат сама уговаривала родителей, и они не могли отказаться от соблазна…     Мама очень любила ходить «в кино».

           Гульшат все время была со мной. Какие только случаи не приключались с нами! Некоторые события я помнить не могу, слышала их только от мамы или сестры. Вот один из них. Я была совсем крошкой и спала в самодельной       «зыбке», подвешенной к потолку. Ну, вы представляете, наверное, после моих рассказов, что это был за потолок? Настил из досок, приделанный, по выражению мамы «на соплях» (как все папины сооружения), на котором сверху складировано разное барахло. И вдруг, на глазах у Гульшат, зыбка сорвалась и упала, а сверху на меня свалилось что-то большое, наверное, то, на чем держался крюк зыбки. Я лежала с бутылкой во рту, и эта хреновина вдребезги ее расколотила. Можно вообразить, как я заорала, как испугалась Гульшат, и как орала потом мама на папашу. И тут я ее понимаю.  

         Еще эпизод, который не столь драматичен, а скорее забавен. У всех малышей на головке бывает детская корочка, и я не исключение. Ее обычно удаляют, размягчив маслом, после купания, счищая расческой. У меня же эта корочка была довольно большая и мама не успевала с ней справиться. И вот, Гульшат, которая не была в курсе, вдруг заметила, что у меня на голове, как ей показалось, прилипла яичница. Дома никого не было. Гульшатка потихоньку, ногтями соскоблила мне всю корочку. Поскольку она любила везде ковыряться (не зря все-таки мама определила ее в медицинский), Гульшат получила большое удовольствие от процесса. А я, в свою очередь, притихла, и сидела смирно всю операцию. Когда пришла мама, дело было сделано, и ей ничего не оставалось, как принять сей факт, как данность. Но ничего плохого не произошло, ничего не воспалилось, все обошлось.

             Особая история с гулянием в коляске. Это зрелище надо было видеть. Жаль, что мне не пришлось. Вы, наверное, уже догадались, что коляска была самодельная, производства Баграма Ахметзяновича? А из чего он мастерил? Правильно, из фанеры. Причем не только корпус, но и колеса. Представляете? Маленькая еще девочка, первоклассница, везет этот «гроб с музыкой», где сижу я, причем коляски старого образца были низкие, и ребенок практически сидел на асфальте. Грохот был на всю округу, особенно, когда бедная Гульшат перетаскивала эту коляску через трамвайные рельсы, которые были на дороге.

           Хорошо еще, что с нами все время была Люся, ее подруга. Она помогала Гульшат управляться с этим неповоротливым «рыдваном».

           Не перестаю удивляться терпению моей сестры и ее самоотверженной любви ко мне. Она без принуждения водилась со мной и сохранила материнское отношение ко мне на всю жизнь. Даже сына своего, Илюшку, часто, путаясь, называла Алсушкой.        

        Гулять меня Гульшат возила, потом водила, в три разных городских сквера, которые были неподалеку. Самым значимым был «Сад рыбака», известный на всю Казань фонтаном со статуей рыбака посредине. Я уже больше десяти лет живу опять в Бишбалте, и этот сад находится напротив моего дома. Сейчас это очень небольшая территория, окруженная забором, потому что часть сада выкуплена под спортивный комплекс «Тарпищев».

 Трудно поверить, что этот сад казался мне в детстве огромным! Мне казалось, что его невозможно обойти, что, кроме аллей и дорожек, в нем много страшных, неизведанных мест. Гульшат брала меня с собой в дальние уголки сада, и я, трусиха, боялась, что мы потеряемся.

               В настоящее время сад нуждается в реконструкции и ремонте, которого не было, по-моему, со времен моего детства. Чаша фонтана сохранилась в первозданном виде, так что можно представить, в каком состоянии, собственно, как и весь сад. А вот скульптура исчезла, так что я не могу описать вам ее, потому что какая она была, я не помню. Гуляла я там только с Гульшат или с родителями. Одну меня никуда не пускали – младшая дочь, что поделаешь!

           Прямо в саду был домик сторожа, дочь которого, Венера (Усейнова), училась с Гульшат в одном классе. Как-то мы ходили к ней в дом, и эта Венера предстала передо мной сказочной принцессой, потому что мерила какое-то чудесное платье, видимо, костюм для представления, все прозрачное и искрящееся. Оно, конечно, было сшито руками ее мамы из марли и украшено блестками, но мне оно показалось совершенно волшебным. Усиливала эффект внешность этой девочки, красивой, как кукла.

         В сад рыбака мы ходили часто, особенно, когда приезжали родственники из деревни, видимо он считался хорошей зоной отдыха. Мы там расстилали одеяла и даже устраивали что-то наподобие пикника.  

       Вторым садиком для гуляний был Кировский садик, сейчас сквер имени Николая Столярова, летчика, трижды героя Советского Союза. Это вытянутый узкий сквер, в одну аллею. Во времена моего детства он был дикий и заросший и тоже казался мне большим. Господи, ну почему со временем пропадает очарование ранних впечатлений! На их место приходит жестокая реальность – сквер этот, конечно же, совсем небольшой, в ширину метров пятнадцать — двадцать, а по сторонам его проезжая дорога да жилые дома. В этом скверике мы собирали листья, и Гульшат делала красивые гербарии. Она вообще все умела и делала лучше всех. У нее были золотые руки и светлая голова.

    Третий садик был даже по моим детским меркам небольшой. Вот он не сохранился. На его месте чего только не было. То базар, то пустырь, а теперь там автозаправка. Назывался он «Дудоровский». Не знаю, что означает это название. Туда мы ходили кататься на качелях и крутиться на каруселях (кстати, меня тошнило от карусели, поэтому я не каталась). Были там и клумбы, и аллеи, и скамейки. Этот садик был ближе всего к нашему дому, только надо было перейти дорогу с трамвайными путями посредине, поэтому мы ходили туда чаще всего. Недалеко от садика был огромный трамвайный парк, из – за которого, по-моему, произошла фраза – «татарка из трампарка».   Туда нас, конечно, никто не пускал, но мы видели, как стекались туда вечером, как в импровизированный муравейник, рогатые, похожие на огромных насекомых, трамваи.

           Очень много занятий у нас с Гульшат было и дома. Она никогда не скучала в детстве и юности, всегда была очень деятельная. В своих занятиях и развлечениях она часто использовала меня в разных качествах. Например, в качестве модели для ее неистощимой фантазии на тему костюма. Это было мое любимое развлечение. Отправив родителей в кино, Гульшат приводила подружек и они вместе наряжали меня, делая из тощей девчонки сказочную принцессу. Для этого она использовала мамины платья, украшения и помаду. Глядя на себя в зеркало, я была на седьмом небе от счастья. К приходу родителей она приводила меня в нормальный вид, чтобы мама не ругалась.

           Мы вместе рисовали, мастерили из бумаги поделки для подарков на праздники. Больше всего меня восхищали шкатулки из открыток, возникавшие в умелых руках моей сестры, очень красивые, на мой взгляд. Обыкновенные дешевые открытки сшивались через край, очень аккуратно. Для создания нужной формы, вставлялись вырезанные в виде лепестков детали, из тех же открыток. Снаружи открытки укладывался слой прозрачной пленки, поэтому она становилась гладкой и непромокаемой. Внутри, с помощью ваты и ткани, делались мягкие стенки, откидная крышечка украшалась нарядной кисточкой. И получались замечательные шкатулочки, пузатенькие, яркие и праздничные.

           Много мы делали самодельных открыток, для чего надо было красиво нарисовать картинку на лицевой стороне. Я рисовала больше Гульшат, и у меня некоторые вещи лучше получались, поэтому она часто просила меня рисовать что-нибудь для нее. Сама она прекрасно срисовывала и лепила. Не знаю, почему папа не отдал ее в художественную школу. У нее, конечно, были способности. Еще до моего рождения, она так увлекалась лепкой, что подоконники нашего дома были сплошь уставлены ее работами! А их у нас было три, и ширина каждого была целый метр!          

             Каким светлым, любознательным ребенком была Гульшат! В школе она посещала огромное количество кружков — «драмкружок, кружок по фото, а мне еще и петь охота…» — это про нее. Кружки, конечно, менялись, но их всегда было много. Без всяких курсов она с юности обшивала всю семью. На меня она стала шить с детства. Еще в школе, на уроках домоводства, все задания она шила на меня. Я помню ночную рубашку, которую она не только сшила, но еще и вышила вокруг горловины гладью очень красиво. В дальнейшем она шила себе, мне и маме. Мне и себе она как-то сшила даже пальто. Оно так и стоит у меня перед глазами – черное, расклешенное, с отделкой белой строчкой. Очень красивое. Она продолжала меня одевать, даже когда я училась в институте. Помню батник, который она сшила из папиной старой рубашки. У него был облегающий крой, планка, и модный тогда воротничок, кончики которого были скругленными. Ни у кого такого не было и быть не могло, настоящая «эксклюзивная» вещь. Еще помню платье свободного кроя с продернутой по горловине резинкой, от чего оно было объемным, по тогдашней моде. Я носила его, перехватив по талии поясом, было красиво. В то время в моду входили облегающие брюки и куртки. После второго курса я поехала в стройотряд, который у архитекторов был реставрационным, и нам выдали форму – свободного покроя рабочая роба защитного цвета. Гульшат ушила мне его так, что он очень хорошо стал облегать фигуру. Жаль только, что в те времена не было тканей «стрейч», поэтому носить сильно «обтягивающие» вещи было очень неудобно, но, что поделаешь! Мода! Приходилось терпеть тесную одежду и лопавшиеся швы. Очень уж хотелось быть модной.

                     Гульшат и танцами занималась, но, когда она училась в восьмом классе, произошло несчастье. Она упала с лестницы и сильно повредила коленную чашечку. Была тяжелая операция, ей исполосовали все бедро, оставив уродливый шрам, а коленка так и осталась на боку. По всем прогнозам, Гульшат должна была остаться хромой. Но упорство и терпение помогли ей научиться ходить, почти не хромая.  

       Глава 3.     «Отцы» и дети.

             Необъяснимо для меня редко, мы с родителями ходили «на дамбу» реки Волги, берег которой был недалеко от места, где находился наш дом. Видимо, родителям было некогда, а одних нас они не пускали. Многие там купались, загорали, а я помню только один раз, как мы всей семьей отдыхали «на дамбе». Мне даже разрешили купаться! Родители были довольно молоды, но в то время сохранять моложавость было не модно. И мама, и папа, как, впрочем, все их поколение, выглядели старше, чем сейчас выглядит большинство людей их возраста. Да еще не было красивой одежды, не говоря уж о купальниках и плавках. Мама в хлопчатобумажном нижнем белье советского производства, папа в семейных трусах черного цвета. Не мудрено, что они выбирали место укромное, чтобы их никто не видел.   Вспоминая наш семейный уклад, прихожу к выводу, что мои родители не стремились к пляжному отдыху на воде. Папе по сердцу было заниматься своими многочисленными «хобби», а мама была так замотана домашними хлопотами, что ей было недосуг. И еще, оба они были воспитаны в традициях, не терпящих праздности, бездумного «ничегонеделания». Как следствие, и мама, и папа, не понимали и осуждали такой отдых. Для них естественным отдыхом была работа по дому, саду, решение домашних проблем. Наше желание в этом вопросе не учитывалось, в то время «баловать» детей было не в чести, также как и думать о психологическом комфорте ребенка. И слов-то таких никто не знал, а если кто и заговорил бы об этом, его посчитали бы чудаком, который обращает внимание на всякую ерунду. Тем более, что я имела неосторожность заболеть ангиной после одного из купаний, и – все! Причина для категорического исключения из моей жизни водных процедур летом и лыж и санок зимой, на все мое детство была найдена. Как на зло, в два года, переболев гриппом, я еще получила осложнение на уши, что усугубило мамин страх за мое здоровье. В список запретов вошло — употребление мороженного без предварительного подогрева (холодное), соленых и маринованных овощей (острое), хождение без шапки или платка и теплых носков, если, по маминому мнению, было холодно или дул ветер. Свято блюдя память о моих «неизлечимых» ангине и отите, мама освобождала меня от физкультуры на улице зимой вплоть до девятого класса. Это было прекрасно — я с чистой совестью не ходила на уроки, а неумение кататься на лыжах меня совсем не волновало. Но в девятом классе, мама, вдруг, заявила, что не намерена давать мне справку, и я должна идти на физкультуру в третьей четверти, то есть сдавать лыжные нормативы. Все мои одноклассники, естественно, умели ездить на лыжах, и я теперь должна была им соответствовать, а как? Опозорившись пару раз, сходив на урок, и чуть не потерявшись в лесу, где мы катались на лыжах, я, на свой страх и риск, стала «солить» лыжные уроки физкультуры. Мне повезло. Лыжные занятия закончились, и конец четверти мы занимались в зале. Пропуски мной уроков не повлияли на оценку в четверти. Это я отчетливо помню. Смешнее то, что я не помню, как эта проблема решилась у меня в десятом классе. Не помню, и все! Не подлежит сомнению, что я все также не умела кататься на лыжах, но по предмету у меня было выведено за год — пять. Запишем этот факт в загадки истории.

             Зато я прекрасно помню, что учась в институте я, как-то счастливо, все годы обучения попадала в спецгруппу — для студентов с проблемами по здоровью. Точно не помню, но, наверное, мама сжалилась надо мной и доставала мне справку. Однако, один раз мне не удалось избежать пытки лыжами. Дело было так. Был объявлен лыжный кросс, обязательный для всех, в воскресенье. Почему я не смогла отбрыкаться, не помню. Может быть, меня уговорила подруга — одногруппница Резида или еще что. Главное – я оказалась со всеми участниками этого, в общем-то, праздничного мероприятия, на подступах трассы, организованной за парком им. Горького, в непосредственной близости к реке Казанке. Трасса шла по заросшей деревьями и кустами местности, совершенно мне, кстати, незнакомой. Она была обозначена красными флажками, и потеряться на ней было довольно затруднительно. Однако, мне это удалось.

  Соревнования начались, наша очередь заезжать стремительно приближалась. Моя команда включала несколько лыжников, в числе которых была и Резида. Мы друг за другом выехали на лыжню и все, кроме меня и Резиды, быстро уехали вперед. Резидашка, исключительно из солидарности со мной, плелась с черепашьей скоростью, быстрее которой я не могла передвигаться на этих чертовых лыжах. Постепенно ей стало надоедать такая ситуация, и она, потихоньку ускоряясь, в конце концов, пропала у меня из виду. Я, со свойственной мне трусостью, естественно, запаниковала, поскольку осталась совершенно одна. Именно в этот момент, я, видимо, свернула не в ту сторону, потому что флажки куда-то исчезли, люди тоже не появлялись, и я поняла, что заблудилась. Испугавшись еще больше, я, тем не менее, продолжала ехать дальше, в надежде кого – нибудь встретить и узнать, где я нахожусь. Тактика моя оказалась верной, потому что я, уже на грани истерики, вдруг выехала на простор реки Казанки, на льду которой оказалось огромное количество народу, катающихся лыжников и просто гуляющих семьями. С этой, удаленной от нашей базы, позиции, мне удалось сориентироваться, и я, вернувшись, даже успела нагнать нашу группу и почти вписаться в положенное время, поскольку срезала почти всю трассу. Однако, перетрусила я не слабо, и в дальнейшем старалась не попадать в такие ситуации.

             Всю жизнь неразрешимой загадкой для меня остается вопиюще неграмотная политика моей мамы в отношении моего здоровья. Ни попытки закалять ребенка, никаких профилактических мероприятий, а просто, запрет и исключение всего, что может привести к простуде. Немудрено, что, как я уже писала, болела я с «завидной» регулярностью как ангиной, так и отитом, что привело к хронической форме и того, и другого. Размер моих гланд в горле приводил в трепет врачей, а правое ухо мое почти не слышит в результате многочисленных перфораций барабанной перепонки. Всю жизнь недоумеваю, почему мама, будучи медиком, допустила такую ситуацию, хотя очень старательно лечила меня и переживала за мое здоровье.

     Вспомнив о первом своем купании, не могу не остановиться на событии, которое запомнилось мне в силу своей экстремальности. Когда я подросла, Гульшат брала меня на пляж, уже на Казанку, к памятнику, куда ходила вместе с подружками. Тогда это был официальный пляж с «грибочками» и большим количеством отдыхающих. Место это очень дорого мне, оно ассоциируется у меня с детством, с Гульшат, с папой, потому что он, как патриот Кировского района, очень часто рисовал и писал памятник на Казанке.   Так вот, один раз, мы большой компанией вошли в воду, и старшие девочки, почти девушки, выбрали комфортную им глубину. Но для меня она оказалась слишком глубокой, и я стала тонуть. Все произошло очень быстро, Гульшат не сразу заметила, что меня нет. Но, слава Богу, хватилась, и вытащила меня вовремя. Может, из-за этого, я, уже будучи взрослой, замужней женщиной, с таким трудом училась плавать. Плавать я, благодаря педагогическому таланту моего мужа, научилась, но страх перед водой у меня остался на всю жизнь.

              Глава 4.     Гульшат – мой поводырь.        

         В юности Гульшат увлеклась поэзией — стихами Асадова, Рождественского, Евтушенко, Ахмадуллиной и многих других советских и зарубежных поэтов, конечно, которые были в те непростые времена, доступны. До сих пор у меня хранятся ее многочисленные записные книжки, в которые она переписывала свои любимые стихи. Эти книжки она иллюстрировала сама, перерисовывая понравившиеся ей иллюстрации их книг.      Такая картинка из прошлого – я уже сплю, но сквозь сон чувствую, что горит настольная лампа. Приоткрыв глаза, вижу родной силуэт Гульшат, сидящей за письменным столом. Она все пишет и пишет в свой очередной блокнот…     У нее еще было огромное количество вырезок из газет и журналов. Она копила все интересное, что ей встречалось – стихи, красивые картинки, иллюстрации. Она вообще очень любила «возиться с бумажками». Однажды, сидя на своем привычном месте – за письменным столом, она, напевая песню из популярного фильма – «Гляжу в озера синие, в полях ромашки рву…», непроизвольно спела вместо «ромашки» — «бумажки»!   Вот уж, у кого, что «болит»! Мы с ней очень смеялись над этой ее «оговоркой».

       Училась она легко и на отлично. Школу закончила с медалью, поэтому без труда поступила в престижный медицинский институт на лечебный факультет, сдав на «отлично» первый экзамен — химию.

           И, вот, она – студентка престижнейшего Казанского вуза. Здесь она тоже успевала все – и учиться, и участвовать в институтской самодеятельности – ни один факультетский концерт не обходился без ее участия. Она читала стихи, играла в театрализованных сценках. Ее актерство было естественным, от природы. С детства она стремилась к игре на сцене. Наткнувшись на категорическое неприятие этого со стороны родителей, особенно мамы, (я ведь уже говорила, что мама считала «комедианток» «падшими» женщинами), она, еще в школе, стала тайком посещать театральную студию при клубе «Сантехприбор», где играла в спектаклях. Один я даже помню. Они репетировали «Кремлевские куранты». Гульшат играла Машу Забелину. Помню, на премьеру мы ушли, сказав маме, что идем гулять. Премьера прошла успешно, Гульшат была очень красивая, я помню ее на сцене в черном платье, шляпке с вуалью и в черных кружевных перчатках. Мужскую роль играл какой-то дядька, на мой взгляд, старый и не красивый.

             А с перчатками вышло забавно. Кружевные перчатки было негде взять, и Гульшат решилась на рискованную авантюру. Она попросила маму их связать! Мама ведь шикарно вязала крючком, могла связать что угодно, просто глядя на образец. К слову, Гульшат переписывалась с одним югославом (тогда модно было переписываться с иностранцами из «братских» социалистических стран), звали его смешным именем ′ Живот, с ударением на первый слог, сокращенно Жича. Как-то в письме, его сестра прислала изумительную, собственноручно ею связанную салфетку. Она была исключительного качества, видимо, девушка была большая мастерица. Так мама в точности повторила эту салфетку, всего лишь глядя на нее, не имея никакой схемы. Что характерно, схемы читать она как раз не умела, как ни старалась, ей было легче на улице увидеть на человеке вещь, запомнить и связать. Поразительное качество. А схемы она никакие не воспринимала, ни вязальные, ни строительные, ни геометрические.

         Так вот, используя всю свою изобретательность, Гульшат наплела маме с три короба вранья про какую-то подругу, которой до зарезу зачем-то нужны кружевные перчатки. Самое интересное, что мама не только поверила и согласилась, но и связала прекрасные перчатки! Я думаю, ей самой хотелось попробовать – сможет она или нет связать такую изысканную вещь. Вот так мама, сама того не зная, поучаствовала в создании спектакля.

           Я помню, как сидела в зале, полном зрителей, и меня распирало от гордости за сестру. Мне было, наверное, лет семь, и я была очень забитая и трусливая, не способная на смелый поступок. Но, когда Гульшат появилась на сцене, я не выдержала, вышла в проход между рядами и громко сказала, обращаясь к сидящим в зале: — Это моя сестра! И куда девалась моя застенчивость! Обстоятельства меняют человека, даже такого несмелого, какой я тогда была.      

                          За все время нашего общения, Гульшат ни разу не обидела меня ни словом, ни делом. А я не могу забыть острое чувство стыда, когда, однажды, в ответ на ее замечание, я сказала что-то про ее больную коленку… Не помню, что, но это было низко и подло с моей стороны. Я, конечно, сразу раскаялась, даже плакала, прося прощения. Гульшат была выше обид, ее великодушие по отношению ко мне не имело границ, и она, конечно, простила меня. Но это никак не оправдывает мой поступок, и сама себя я не могу простить до сих пор.

              Гульшат всегда была для меня большим авторитетом. Если она что-то рекомендовала мне, это означало, что это очень правильное, нужное и хорошее. Это касалось и книг, и фильмов, и музыки. Она всегда первая узнавала новости в литературе и кино. Например, благодаря ей, я полюбила многих авторов, которые и по сей день в числе моих кумиров. Книжку «Маленький принц» А. Экзепюри мы с ней читали вслух, и она была наполнена для нас каким-то особым смыслом. Мы, вообще, часто читали вслух любимые рассказы и сказки, которые стали для нас знаковыми. Рассказ Цирила Космача «Тантадруй», который был опубликован в журнале «Иностранная литература», мы часто перечитывали, поражаясь тому, что главные герои этого произведения не вполне нормальные, а, точнее, дурачки. Этот рассказ вызывает смех сквозь слезы, в этом его особенность. Также, как жизнь Гульшат, вся такая же противоречивая, нелогичная, в то же время трогательная и простодушная. Всем советую прочитать это произведение, оно заставляет задуматься о смысле жизни и отношении к людям, пробуждает совесть и помогает осознать свое духовное несовершенство. Гульшат же я обязана, что познакомилась с Иоанной Хмелевской, одной из любимых моих писательниц, роман которой «Все красное» я считаю шедевром иронического детектива.

       Один из фильмов, которые я посмотрела с подачи Гульшат, произвел на меня незабываемое впечатление. Это фильм «Кабриола». К сожалению, я долго не знала ни режиссера, ни актеров этого фильма, ни даже страны. Сейчас, пользуясь услугами интернета, я узнала, что фильм испанский, логично поэтому, что темой его является коррида. Кстати, Кабриола – кличка лошади. Сюжет простенький. Главная героиня фильма – девушка Чики, влюбленная в тореадора, упорством и тренировками, не без помощи Кабриолы, добилась участия в корриде, чтобы покорить сердце любимого. Играет в фильме известная тогда актриса и певица Марисоль, настоящее имя – Пепа Флорес. Но нас с Гульшат в этом фильме покорила, естественно, не история. Дело в том, что фильм музыкальный, и испанские песни, исполняемые низким грудным голосом главной героини, совершенно нас очаровали. Я, уже сейчас, по прошествии многих лет, в просторах все того же интернета, нашла этот фильм, пересмотрела. Вновь услышав очаровавший меня когда-то переливающийся голос Марисоль, я опять убедилась в том, что первые, юношеские впечатления нельзя повторить, мой жизненный опыт уже не дает мне возможности также восхищаться услышанным, как раньше.

         Ну, и любимейший мой фильм – «Ромео и Джульетта» Франко Дзефирелли, тоже пришел ко мне не без помощи Гульшат. Этот фильм для меня стал эталоном хорошего фильма, а песню из него и всю музыку к фильму, талантливо созданную Нино Рота, я не могу слушать без слез и душевного трепета. Не говоря уже о том, что исполнители главных ролей на всю жизнь запечатлелись в моем сознании, и лучших Ромео и Джульетта, чем Леонард Уайтинг и Оливия Хасси, я не могу представить.

            Очень благодарна я Гульшат за то, что она открыла мне таких музыкантов, как Новелла Матвеева, Елена Камбурова, Жанна Бичевская и других любимых мною на всю жизнь исполнителей. Вот так, все, что мне дорого, пришло ко мне, пройдя строгую инспекцию – вкус и выбор Гульшат.

       Конечно, кое-что я узнала сама по себе, но это лишь дополняло уже выбранные для меня Гульшат направления во всех сферах моих интересов.

     Помимо уже сказанного, Гульшат приобщала меня к театру, поэзии, рукоделью. Она даже выбрала мне профессию. Будучи студенткой мединститута, она, имея кучу знакомств, поехала со студентами архитектурного факультета КИСИ в стройотряд, который, с учетом специфики, назывался не ССО, а РСО – реставрационный строительный отряд. Приехала она оттуда в полной уверенности, что я должна стать архитектором. Я, как раз, закончила художественную школу, и все учителя сватали меня в художественное училище, а мне, почему-то, не очень хотелось. Странно, но не помню, говорил ли мне что-либо по поводу училища папа. А вот мама, будучи ярой сторонницей среднего школьного образования, не хотела, чтобы я ушла из школы в училище. Но в этот раз, она проявила не свойственную ей чуткость. Понимая, что рисование для меня много значит, она поговорила со мной, выяснила мое мнение – хочу я или нет в училище. Я искренне сказала – нет. Но куда дальше я хочу пойти учиться, после окончания школы, я не знала. Вот Гульшат и нашла решение проблемы. Так я поступила в КИСИ на архитектурный факультет, и закончила его.

      Но не все, что Гульшат сеяла в меня, дало плоды. Например, к поэзии меня приобщить так и не удалось. Помню ее метод «приобщения» меня к стихам. Она устраивала для меня «минуточки поэзии», как мы потом это, шутя, называли. Без права голоса, она сажала меня перед собой, и читала мне стихи. Очевидно, мне был противопоказан этот метод, потому что, кроме тоски и зевоты, у меня не возникало никаких чувств.

         Гульшат всегда относилась ко мне, как к своему ребенку. Всегда во всем уступала, всегда помогала во всем. Помню такой случай. Мне по математике задали задачу по теме, которую я пропустила. Про бассейн, вроде. Все знают, что поначалу задача про бассейн трудная. Я весь вечер мучилась, но так ее и не решила, хотя по математике у меня, обычно, проблем не было. Гульшат должна была прийти очень поздно. У нее была репетиция в народном театре. Захотев спать, я оставила на столе Гульшат задачник и записку с просьбой решить задачу, номер такой-то, я спокойно улеглась спать. Утром задача была решена, Гульшат спала, а я, довольная, ушла в школу со сделанными уроками. Это было всего один раз, но это очень показательный случай — так она поступала всегда, когда мне что-нибудь было надо.  

       Наши вкусы совпадали практически всегда. Если мне что-то нравилось, это означало, что это обязательно понравится Гульшат, и наоборот. Иногда даже случались необъяснимые совпадения. Многие годы я с детьми или одна ездила к ней в Ленинград, а потом в Питер, каждый год. Гульшат каждый раз готовилась к моему приезду, придумывая маршрут наших экскурсий, стараясь чем-нибудь удивить. Однажды, незадолго до поездки к ней, я увидела передачу по телевизору про парк «Монрепо», который находится в Выборге, недалеко от Питера. Я поняла, что нам обязательно надо побывать там и уже рука моя потянулась к телефону, чтобы позвонить Гульшат, но тут телефон зазвонил сам! Это звонила Гульшат! Звонила сказать мне, что мы поедем в парк Монрепо, о котором она узнала совсем не по телевизору, а от знакомой, которая давно являлась фанаткой этого места. Гульшат, так же, как я, влюбилась в это место, еще не увидев его!

       Эта поездка, одна из многих, стала для меня самой памятной. Все, кто хочет увидеть и почувствовать незабываемую атмосферу благородной северной природы, слегка подкорректированной и дополненной человеческим деликатным вмешательством, поезжайте туда! Все, кто хочет унести с собой тихую грусть этих мест, ненавязчиво овеянных колоритом Калеваллы, финского эпоса, вперемешку с простой прелестью почти карельской природы на берегу изумительного по красоте финского залива, не пожалейте времени, съездите в Выборг, погуляйте в парке Монрепо!

           А я побывала там уже два раза и меня неодолимо тянет туда опять. Я мечтаю попасть туда с этюдником и, наконец, восполнить все пропущенные мной за жизнь уроки этюдного письма, что, может быть, утешит мою совесть, которая уже прогрызла дыру в моем организме за то, что я редко беру кисть и краски в руки.

             Все, что я пишу сейчас об отношениях моих с сестрой, не является, конечно, чем-то особенным. Очень многие сестры и братья испытывают такое же родство душ, как и мы, такое же притяжение друг к другу, как мы, такую же любовь. Это нормально, когда родные люди так близки. Просто это моя жизнь, моя сестра, мои чувства, мои переживания. Меня волнует то, что было лично со мной, мне ценна моя память, мой личный опыт, мои утраты. С уходом сестры все то, что нас связывало, осиротело в моих глазах, также, как осиротела я. Былого не вернуть, я пытаюсь смириться и благодарю судьбу за то, что было, за память, которая умрет только вместе со мной.

         У моих дочерей такая же разница в возрасте, как у меня с сестрой. Они тоже близки, но иначе, чем мы. У всех все по – своему. Дай Бог им не потерять близость всю жизнь, любить и беречь друг друга. Того же желаю своим дорогим внучатам. Глядя сейчас на Максима и Валечку, которые неразлучны, надеюсь, что их дружба с годами не ослабнет. Болит у меня душа за Илью, сына Гульшат. Остался он практически один, поскольку отец его человек своеобразный и малообщительный. Илья до сих пор не определился в жизни и, конечно, меня это тревожит. Особенно гнетет то, что я ничем помочь не могу, тем более, живя в другом городе.       

              Глава 5.     Романтика и не только.

  Что и говорить, всю жизнь Гульшат отличалась удивительной привлекательностью для людей вообще, и для представителей противоположного пола, в частности. Это качество было заложено в нее природой, ее обаяние не могло умалить ничто – ни шрам на ноге, ни какие-то недостатки фигуры, ни возраст, ничто. Свет и внутренняя энергетика, струящиеся из всего ее облика, и, особенно, из круглых, больших, совершенно необыкновенно зеленых глаз, не могли оставить равнодушными никого.  

       В юности ребята теряли от Гульшат голову, «бегали» за ней толпами. Не берусь перечислять всех ее поклонников, хотя, шутки ради, какое-то время она вела им счет. В полотне моей памяти сохранились только отрывочные воспоминания о некоторых случаях из ее взаимоотношений с парнями.

         Пожалуй, самое ранее воспоминание, когда я еще, точно, не училась в школе. Было лето, Гульшат отдыхала в пионерском лагере. Перед отъездом она сказала мне, что может прийти мальчик с запиской, и попросила меня спрятать ее, а, главное, скрыть этот факт от мамы. Он пришел, записку принес, я убрала ее в книгу. По приезде Гульшат я, дождавшись, когда мамы не будет рядом, подвела ее к шкафу и показала книгу, где была записка. С этой минуты я стала доверенным лицом Гульшат в ее тайных делах, включая амурные. И я ни разу ее не подвела, хотя мне тысячу раз хотелось рассказать маме и про театр, и про Гульшаткиных поклонников! Но, верная сестринскому «братству», я, сцепив зубы, молчала. Несмотря на юный возраст, я понимала, что одно неосторожно сказанное мной слово, учитывая мамин характер, может привести к фатальным последствиям, выйти из которых будет очень и очень непросто.

       Очевидно, чувствуя Гульшаткино обаяние, мама очень рано стала подозревать ее в нескромных отношениях с мальчиками. Не могу объяснить, чем это было вызвано, потому что поводов никаких не было. Я склонна думать, что это опять влияние на мамину голову художественной литературы, в результате чего она, проявляла необоснованную тревожность, как говорится, боялась «не добдеть». Плохо то, что делала она это очень неделикатно, обижая и пугая дочь непонятными претензиями и необоснованными подозрениями. Ну как можно щупать живот дочери – школьнице? Даже такая наивная и чистая девочка, как Гульшат, заподозрила, что мать ее подозревает в чем-то стыдном. Уже с тех пор между мамой и Гульшат пошло то непонятное мне отчуждение, преследовавшее их всю жизнь. Сделав спиральный виток, ситуация вернулась к маме, уже в новом качестве – также, как у ее матери с ней, сейчас не было контакта у нее с дочерью. Кто может объяснить мне, почему это произошло? В чем причина? Неужели только в мамином характере?   Как трудно в это поверить, но другой причины я не могу предположить. Гульшат была идеальным ребенком, ее не в чем было обвинить. Отличница, активистка, рукодельница, умница… Видимо, повторюсь, она обладала качеством, которое моя мама не могла принять и одобрить. Самостоятельность, самобытность, оригинальность мышления, не схожая с маминой. Вот это, скорее всего, могло послужить причиной разлада.   Сюда входила тяга к творчеству, в частности, к театру, что мама не принимала вообще, а в отношении к собственной дочери, уж и подавно. Позже я наблюдала, что мама очень любит детей, но общаться с ними может только до трех лет. С трех лет у ребенка появляется «собственное» мнение, и все, мамина любовь разбивается об естественное становление личности ребенка. До смешного доходило: «Рита так грубо молчит!» — с возмущением в голосе говорила мне мама про мою старшую дочь – подростка, которую очень любила и в которую вложила много душевного труда и сил.

       Наверное, неспроста, Гульшат больше тяготела к отцу, хотя он внешне не проявлял особых эмоций ни к ней, ни к ее пристрастиям. Следствием такой неграмотной политики родителей – одна использовала категорический запрет, другой равнодушно не реагировал, стала самостоятельная тайная жизнь моей сестры. Она делала свое, скрывая от родителей, а я была ее сообщницей и прикрытием. Будь мои родители поумнее, они могли бы этого избежать. Тогда, возможно, жизнь моей сестры сложилась бы совсем иначе и была бы счастливее и благополучнее. Но нельзя их винить, они поступали, как чувствовали, и не их вина, а беда, что все так сложилось.

           Продолжу про ухажеров Гульшат. Я уже училась в школе в среднем звене, значит, Гульшат было лет восемнадцать. Как – то я пришла из школы, а на двери квартиры прикреплена записка. Я догадывалась, кому и от кого. В то время Гульшат имела неосторожность несколько раз поговорить с парнем из соседнего дома. Все, парень пропал. Он сутками дежурил у подъезда, высматривая ее, и «забрасывал» ее любовными записками. Встретить ее было мудрено, я уже говорила, что Гульшат посещала народный театр и приходила очень поздно. Жаль, что я не помню весь текст записки, его стоило бы «засушить» на память, но даже то, что я помню, достаточно, чтобы умилиться искренности и пылкости влюбленного мальчишки: «Гуля, я не могу тебя найти, хотя жду каждый день около твоего дома.   Я очень хочу тебя увидеть. Прошу тебя, когда будешь дома, выгляни хоть в форточку!» Это наивное послание долго поминалось нами в разговорах и шутках, а отношений с этим ухажером у Гульшат, конечно, никаких не было.

           Долгие годы в нее был влюблен парень Марат из соседнего подъезда. Он, даже женившись, частенько приезжая к родителям в наш дом, не мог отвести глаз от окон нашей квартиры, в надежде увидеть Гульшат. А и было то всего несколько невинных встреч. Что уж говорить о ее однокурсниках! Каждый был в нее влюблен в какой — то период учебы, а вот она на первом курсе была неравнодушна к однокурснику Василу, но родители не разрешили им пожениться, и я до сих пор считаю, что это роковая ошибка.

         Дальше – больше. По молодости у нее было несколько серьезных связей, которые могли бы привести к замужеству, но, не сложилось. То интерес заканчивался, не дойдя до нужной точки, то причина крылась в несвободном положении избранника, то влюбленных разделяло расстояние. Кстати сказать, многие ее романтические отношения развивались в форме «романа в письмах». Гульшат было не чуждо чувство пера, и ее переписка составляла значительную часть отношений, когда объект территориально был отдален от нее. Причем, к написанию писем она, имея яркую индивидуальность, подходила творчески. Письма изобиловали цитатами из стихов и иллюстрациями, собственноручно выполненными ею. Иногда она прибегала к моей помощи, если поставленная задача была ей не под силу. Так что часто предмет ее интереса получал послание, в котором был и мой вклад.

   Конечно, такие отношения с противоположным полом постепенно и неизбежно привели ее к некоторому цинизму по отношению к «любви и дружбе». Мне трудно судить, потому что мы с сестрой в это время стали меньше общаться. Это был период, когда разница в семь лет сильно отличала наши интересы. Я заканчивала школу, посещая подготовительные курсы в КИСИ, а она заканчивала институт, потом уехала в Ленинград, в интернатуру. Вернувшись, Гульшат стала работать на «Протезном» заводе, ортопедом, и готовиться в аспирантуру, в Москву. Общаться нам было некогда, обеих захлестнула круговерть событий и личных обстоятельств. А главное, отношения с мамой у Гульшат так испортились, что она ушла из родительского дома и жила в общежитии Качаловского театра, у подруги. Личная жизнь Гульшат доходила до меня опосредованно, через ее редкие рассказы. Мы, конечно, встречались, но не надо объяснять, что эти встречи не могли заменить совместное проживание. Тем не менее, я не могла не видеть, как менялась моя сестра, как ее чистота и открытость покрываются налетом напускной грубости и развязности. Предвижу ваше удивление моей оценки Гульшат – кто старше, я или моя старшая сестра? Хочу пояснить. Это сейчас я пытаюсь формулировать, делать выводы, на основании уже произошедших событий, роковую роль которых уже нельзя предотвратить. Тогда же, в юности, я просто чувствовала, что Гульшат меняется, становится чужой, непонятной и не близкой мне. У нее была своя жизнь, она полностью отделила себя от родителей и пустилась во все тяжкие.

         Я ведь тоже менялась, но мне всегда не хватало смелости для самостоятельных решений, я боязливо цеплялась за Гульшат, а, лишившись ее поддержки, стала держаться за маму. Мама всю жизнь была рядом. Сначала вместе с папой, а после его смерти, одна. Может, именно поэтому в моей жизни все произошло обыденно и традиционно, в отличие от Гульшат. У меня, как в простой анкете – родилась, окончила школу, институт, вышла замуж, родила двоих детей, дети родили внуков. Все время в одном городе, без сучка и задоринки. Ничего примечательного. Что называется, житейские будни. И именно за них, за эти «скучные» события моей жизни, за это счастье, что подарила мне жизнь, я благодарна судьбе и Богу, а еще маме, которая уберегла меня от многих глупостей. Пусть мама была часто невыносима, деспотична, взбалмошна! Но чутье никогда не обманывало ее, она категорически сразу отметала все, что не соответствовало установленной ею моральной и этической планке, и мне не давала воли выбора. Сколько раз я спорила с мамой, доказывая ей, что она не права, нисколько не сомневаясь в своей правоте, часто шла наперекор маминому мнению, и…, рано или поздно, время показывало, что правда на маминой стороне.

        А вот Гульшат, окончив институт, не захотела жить с мамой и терпеть ее характер, поэтому ушла из дома, сократив общение с родителями до минимума. Мама и папа были, конечно, возмущены такой ситуацией, но поделать ничего не могли. Мама, что не удивительно, кляла Гульшат, как могла, надрывая мне сердце, а папа, конечно, молчал. Это решение моей сестры имело фатальные последствия. Она уже никогда не вернулась домой, жила по подругам, общежитиям, то в Казани, то в Москве, то в Ленинграде, в который, в конце концов, переехала на постоянное жительство. Так она «сложила» свою жизнь после того, как окончательно порвала с семьей.

         Только отношение ее ко мне никогда не менялось — где бы она ни была, она всегда помнила меня и скучала по мне. Я, в свою очередь, очень страдала от разлуки с ней. Самое тяжелое было то, что в это время Гульшат потихоньку начала испытывать тягу к алкоголю. Пока она еще не ушла из дома окончательно, много страданий мне причиняла ситуация, когда я ждала ее, зная, что она придет, но зная и то, что будет она не трезвой. Подобно жене, ждущей «загулявшего» мужа, я не могла уснуть, плакала, лежа без сна. Еще я очень боялась, что будет скандал с родителями. Для меня это был очень тяжелый период жизни, а для родителей уж и подавно, ведь, получалось, что Гульшат ушла из дома из-за них. Опять возвращаюсь к уже заданным мною самой себе вопросам — почему так все сложилось? Кто был виноват? Мамин характер? Характер Гульшат? Ситуация? Не желание понять друг друга и договориться? Не знаю. Это было логическое завершение отдаления от родителей, которое началось еще в школе, в старших классах. Гульшат проявляла самостоятельность, маме это не нравилось, они ссорились, назревали конфликты, периодически приводящие к жутким скандалам. Гульшат была очень любознательна, очень активна, немудрено поэтому, что ей было тесно в рамках родительского контроля. У меня есть твердое убеждение, сложившееся в результате суммирования чужого и моего личного опыта, подтверждаемого выводами педагогики. Я уверена, что во взаимоотношениях взрослый – ребенок, ответственность всегда лежит на взрослых. Когда дети среднестатистические, с обычной психикой и способностями, то, возможно, особого педагогического таланта не требуется, чтобы вырастить худо-бедно из ребенка нормальную личность. Гульшат не была среднестатистическим ребенком, она отличалась очень яркой индивидуальностью, массой талантов и интересов, обладала тонкой, нервной организацией, восторженностью и впечатлительностью, какая бывает у артистических натур. Такой ребенок был, наверное, не понятен нашим родителям, имевшим совсем другое воспитание и менталитет. Воспитывая ее, они, конечно, желали ей только добра. Но им не хватило знаний и кругозора, они оценивали ситуацию со своей «колокольни», не пытаясь вникнуть в интересы ребенка. В этом весь трагизм ситуации.

           Отметя авторитет родителей, Гульшат быстро нашла других кумиров. Многие умные и интересные люди оказали влияние на формирование личности Гульшат. В их числе учителя школы, педагоги в институте, а, также руководитель народного театра, который посещала Гульшат, и руководительница хоровой студии Галя, в которую Гульшат попала в старших классах. Галя была, конечно, старше, но они долгие годы дружили, пока она не уехала в другой город. Дружили они втроем. В этой студии Гульшат встретила свою лучшую подругу на многие годы, Валю, она и была третьей. Галя привила девочкам вкус к хорошей музыке, познакомила со многими произведениями, которые стали для них любимыми на всю жизнь. Кое-что этого досталось и мне, о чем я уже говорила. А все потому, что моим воспитанием занималась, в основном, Гульшат. Не устаю повторять, что все, что меня интересует, привила мне Гульшат, все, чему я научилась – это благодаря Гульшат, все, что я люблю, это то, что любила она. 

Глава 6.     Театр.

         Как Гульшат попала в народный театр, который размещался в клубе имени Маяковского, я не знаю. Возможно, ей порекомендовал его ее художественный руководитель из клуба «Саетехприбор», потому что там она подавала большие надежды. В этом театре был замечательный режиссер, Борис Васильевич Лохин. Вся труппа боготворила его, и было за что. Он поднял уровень народного театра почти до профессионального, на спектакли всегда был аншлаг. Этот театр существовал много лет, значит, и спектаклей было много, но я помню только один. Он назывался «Домик на окраине», и его даже показывали по местному телевидению. В театре Гульшат познакомилась со многими людьми, некоторые из которых стали ей друзьями. Так случилось, что сейчас я дружу с ними, и я очень благодарна Гульшат, за то, что она свела меня с ними.

           Я все думаю, как бы сложилась судьба Гульшат, поступи она учиться, наперекор маме, в театральный институт? Она ведь всю жизнь тяготела к профессии актрисы. Собственно, она была ею по жизни. Я даже не беру в расчет долгие годы, которые она отдала народному театру, я о другом. Ее эмоциональность, нервная организация, психосоматика, все эти показатели соответствовали актерскому типу личности, как известно, колеблющемуся между нормой и аномалией психического состояния человека. Она очень бурно реагировала на жизненные перипетии, была наивна и доверчива, очень впечатлительна, легко поддавалась постороннему влиянию. Помогла ли бы ей профессия актрисы избежать того негатива, что выпал на ее долю в жизни? Избежать роковой встречи с алкоголем и курением? Ужасно, но, мне кажется, что нет. Я даже думаю, что все это произошло бы еще быстрее и разрушительнее, попади она в актерскую среду с ее интригами, кознями и «богемным» образом жизни. Это, кстати, частично и произошло, когда Гульшат, сразу после окончания института, ушла из дома и стала жить в общежитии Качаловского театра, где жила ее школьная подруга, актриса Женя Эйзнер. Там то и началось ее стремительное знакомство с «другой» жизнью, в которой нет обыденности, зато присутствует «вечный праздник», подогреваемый спиртными напитками и случайными связями.

         Благодаря медицинскому образованию, она все-таки вырвалась из этого омута, отправившись поступать в аспирантуру в Москву. А если бы она осталась? Думаю, мы потеряли бы ее гораздо раньше, и она не прожила бы свою жизнь, а спилась бы еще в молодости. Это тот случай, когда человека надо было спасать от себя самого. Мама, жестко и неуклюже, попыталась это сделать, запретив Гульшат связывать свою профессию с театром.   Плохо то, что не смогла она объяснить дочери, что желает ей добра. Гульшат воспринимала мамин запрет исключительно, как деспотизм, самодурство и тиранство.

     Ах, Гульшат, Гульшат…   Я всегда считала и считаю, что ты была очень добрым, честным, верным и самоотверженным человеком, а для меня, так самым-самым лучшим. Как жаль, что тебя нет рядом, я не могу тебе даже позвонить и попросить прощения за то, что пытаюсь, как могу, осмыслить и объяснить себе твою, уже прошедшую, земную жизнь.

Глава 7.     Ностальжи по пионерским лагерям.

            Я, в отличие от Гульшат, была очень не самостоятельной и боязливой. Никогда не осмеливалась высказывать свое мнение, часто и не имея такового. Единственное, на что я была способна – это хорошо учиться и рисовать. Еще я очень любила петь, но это — только дома, когда никого не было. Я часами самозабвенно орала все свои любимые песни – от народных и пионерских до репертуара Робертино Лоретти и Лолиты Торрес, наверное, доводя бедных соседей до белого каления. Единственная соседка, Гамиля, жившая на одной с нами площадке и заходившая, по соседски, к маме, имела возможность высказываться по этому поводу. Она частенько докладывала маме, что я опять голосила на весь подъезд. Что характерно, в мою голову не пришло записаться в какой- нибудь кружок по пению, опять же, из робости. Я очень боялась критики и внимания к себе.

       Смешно сказать, но мое пение иногда имело практическое применение. Я упоминала, что часто болела в детстве. В основном, это была ангина. Болезнь всегда протекала по одной схеме – температура — уколы — улучшение. Так вот, именно во время третьей стадии – улучшения, я уже чувствовала себя нормально, но в горле моем вызревали гнойные пробки, которые я рассматривала в зеркало и пыталась выковырять маминой шпилькой. Иногда мне это удавалось, но редко. Однако, я заметила, что стоит мне спеть пару песен, как пробки из горла выскакивают гораздо легче. Поэтому я частенько специально пропевала весь свой «репертуар», чтобы потом всласть ковыряться у себя в горле, вынимая желтые, созревшие «пробки», оставляющие глубокие рытвины в моих многострадальных миндалинах.

    В детстве я очень боялась отрываться от дома и оказываться где – нибудь одна. Помню, когда я первый раз, лет в шесть, попала в пионерский лагерь, то выжила там только потому, что в том же лагере, в старшем отряде, была Гульшат. Позже я неоднократно отдыхала в пионерлагерях «Ленинский комсомол» и «Ровесник», которые располагались в зоне озера «Лебяжье». Туда давали путевку папе с работы, и я проводила там лето уже без Гульшат, одна. Но еще долго я не оставалась до конца смены, всегда просила меня забрать раньше, так хотела домой.

         Постепенно я привыкла отдыхать в лагерях, полюбила их уклад. Мне нравилось, что утром – линейка, что днем – прогулка в лес, что постоянно надо готовиться к мероприятиям. Я любила петь пионерские песни, маршировать, отдавать пионерский салют. Мне нравилось носить красный галстук и короткие шорты, которые нам выдавали на праздники. Мне даже очень нравилось, как там кормили! Именно в лагере я, наконец, поправилась, и перестала напоминать «ходячий скелет».

             Кто-то скажет, что я подвластна «стадному чувству», жертва коммунистической пропаганды. Что ж, может и так. Но я очень хорошо помню ощущение покоя и счастья, уверенности в будущем, веру в то, что все будет хорошо. Всего этого очень не хватает сейчас, и не только мне. Конечно, я понимаю, что по большей части мое мироощущение в те годы обуславливалось возрастом — в детстве все кажется прекрасным. Однако, мои внуки тоже дети, но в наше время им очень не хватает стержня, который был у моего поколения, приходится постоянно искать альтернативу, а это непросто.

           Продолжу про пионерский лагерь. Очень пригодилось мне там умение рисовать. Меня всегда выбирали в редколлегию, что давало право частенько не спать в тихий час. Спать днем я не могла и очень не любила этот вымученный «отдых». Вместо него я с радостью отдавалась творчеству – рисованию стенгазеты или плакатов. Очень интересно было придумывать                       «уголок отряда» — специальное место около корпуса, где подручными средствами выполнялся как-бы герб отряда – из природных материалов – шишек, желудей, мха, дерна, камешков. Активно использовался битый красный кирпич – мы терли его в крошку и получали красный цвет – для изображения знамени, звезды или пионерского галстука. Обязательно надо было придумать и написать название отряда и изобразить оригинальную символику.          

    Став студенткой, Гульшат, имея в подругах Валю, которая выбрала себе в профессию педагогику, вместе с ней стала подрабатывать летом вожатой в пионерлагере. Она, конечно, брала меня в отряд, и это были самые хорошие времена для меня.   Помню, в «Ровеснике», эти две энтузиастки, Валя и Гуля (так все звали Гульшат, кроме меня), взяли самый проблемный отряд девочек. Проблемный потому, что это были дети из интернатов, то есть, еще те оторвы. Это была настоящая «банда» девочек, почти девушек, возрастом от 13 до 16 лет, отвязная и неуправляемая. Мне предстояло стать членом этой общины, хотя я была гораздо младше их. Тем более, в основной своей массе, эти девочки относились к той категории, которую я боялась до смерти – смелые, агрессивные, не боящиеся никого и ничего. Получилось так, что я была внедрена в самое пекло – моя кровать была в центре корпуса, хотя я очень хотела быть поближе к вожатым – то есть, к Гульшат. Мне повезло, меня никто не трогал, может, потому что я была такая маленькая и тщедушная, что, наверно, рука не поднималась. А, вообще, могли побить просто за то, что я – сестра вожатой. Могли – то, могли, но девчонки оказались совсем не плохие, даже душевные, но не послушные. Вожатые, которые недалеко ушли по возрасту от своих «пионерок», смело взялись за укрощение этих строптивых. Что характерно, им это удалось! Думаю, благодаря педагогическому таланту Вали — жизнь показала, что педагогика – ее призвание. В результате, все девчонки просто влюбились в своих вожатых! Среди девчонок оказалось много талантов, и они во всех лагерных конкурсах занимали призовые места. К концу смены все очень сдружились, а расставаясь, плакали.

    Были еще смены, где вожатыми у меня были Валя и Гульшат. В том же «Ровеснике», я была уже в роли помвожатой. Эта «должность» придумана была для особых случаев, когда надо было устроить кого-то просто отдохнуть, или, если ребенок (конечно, не любой, а блатной), не хотел быть как все, в отряде. Помвожатый – это, как прапорщик в армии – ни солдат, ни офицер – ни вожатый, ни пионер. Меня это положение очень устраивало – в тихий час мне не надо было спать и, вообще, этот статус придавал мне определенный вес. В этот раз с нами была младшая сестренка Вали – Ольга. Она младше меня на три года и являлась ровесницей ребят в отряде, но, тоже, как я, помвожатая, по блату. В эту смену мы с Ольгой сдружились. К нам в лагерь, естественно, приезжали родители, чтобы навестить и привезти что-нибудь вкусненькое. К нам с Гульшат приезжала мама, но всегда в будний день, потому что выходной оставляла для поездки в сад. С одной стороны, вроде, нормально, мама даже иногда приезжала несколько раз в неделю. Но, в воскресенье был родительский день, и все ребята уходили с родителями – кто в лес, кто на полянку, а я скучала одна, и было немного обидно, особенно, когда я отдыхала в лагере одна, без Гульшат. Но в эту смену мне больше запомнились приезды родителей Вали и Оли. Во-первых, они всегда приезжали вместе, привозили много вкусного, даже мне доставалось. А во-вторых, с их приездами связано одно из самых ранних моих вкусовых воспоминаний. Был август, и в садах созревали помидоры. Конечно, родители нам их привозили, моя мама в том числе – папа был мастером по выращиванию помидор. Но, почему-то, я ничего не помню про наши помидоры, а вот чужие… Ничего вкуснее, кажется, нельзя было представить, когда, после отбоя, Валя выдавала нам с Ольгой по огромной, толстомясой, сладкой помидорине и куску хлеба, предварительно заныканного в столовой. Я, прикрывшись одеялом и стараясь, чтобы никто не услышал – вокруг же были кровати, на которых лежали ребята, захлебываясь слюной, с жадностью поедала эту сахарную мякоть, густо посыпая ее солью и прикусывая хлебом. Объеденье! Этот «вкусный» вкус я чувствую до сих пор, возможно, потому, что это вкус из детства, а, может, я получала это лакомство в момент, когда была голодна и именно поэтому мне так это запомнилось.    

      Помню одну смену, уже перед восьмым классом, где я подружилась с девочкой из моего класса, Расимой, попав с ней в один отряд. Дружба с ней продлилась на долгие годы. Эта лагерная смена стала переломной для меня. В эту памятную смену я участвовала во всем, в чем можно. Даже в конкурсе инсценированной песни. Мне поручили ответственную роль – главного героя песни, моряка, идущего на казнь под прицелом вражеских ружей. Почему – то в отряде не нашлось мальчиков, подходящих для этой роли. А у меня оказалась моряцкая выправка – прямая осанка, выработанная мной под влиянием мамы, обнаружившей у меня сколиоз и заставлявшей меня держать спину прямо, не давая мне никакого спуску.

               Апофеозом смены явился приезд иностранных гостей – в то время было такое правило – иностранных туристов возили по пионерским лагерям, демонстрируя счастливое детство советских детей. Для них дети показывали концерты художественной самодеятельности. Кроме инсценированной песни я участвовала в танцах. Роли у меня были, исключительно, мужские. Например, в мексиканском танце, поставленном на музыку одноименного танца из фильма «Канавальная ночь», я танцевала мужскую партию. До сих пор помню себя в этом танце, даже движение ногами, очень уж он мне нравился.

       А в украинском танце мы с Расимашкой танцевали женские партии! Правда, мужских в этом танце и не было, зато мы были в настоящих костюмах – расшитая рубашка, юбка, передник и украинский венок с разноцветными лентами! Танец, который с нами отрепетировала хореограф, был очень энергичный и включал движение «ручеек» ногами, выполняемое прискоком с высоким поднятием колен. Мы с Расимой так старательно делали «ручеек», что сцена ходила ходуном, дико грохотала и того гляди грозила обрушиться. Но мы, конечно, не думали об этом, а самозабвенно скакали и топали вдвоем под разухабистую украинскую музыку – трам-пам-тарам-па-пам….  

           Лихо выплясывая на клубной сцене, я не заметила, что в дверях стоит Гульшат, приехавшая меня навестить. А она, в свою очередь, не узнала в «лошади», скакавшей на сцене свою маленькую дохленькую сестренку. В эту смену я сильно выросла и, стараниями лагерной кухни, поправилась. Но, не смотря на явные положительные сдвиги в моем характере, несамостоятельность моя и страх перед чужим мнением были еще очень сильны.

           Еще одна смена памятна мне тем, что я впервые запела при людях, целыми вечерами устраивая концерты для всех желающих из нашего отряда. Очевидно, это были благодарные слушатели, которые не вызывали у меня страх. А еще, когда была возможность, я с подружкой, Расимой, пробиралась в клуб, и там распевала любимые песни – в пустом клубе была хорошая акустика. Мое пение ввело в заблуждение нашу вожатую. Она решила, что теперь нам обеспечено первое место в конкурсе инсценированной песни. Ей было невдомек, что я такая смелая только при «своих», а на публике я ни разу не выступала. Тем не менее, мы активно готовились к конкурсу. Выбрали песню о войне, «Землянка», лично я ее предложила. Это было закономерно — в то время тема Великой отечественной войны была очень актуальной. Мы придумали мизансцену – костер, вокруг сидят бойцы и поют. Должно было получиться здорово. Я, натренировавшись петь в пустом клубе, почти не боялась. Наступил день концерта. Пока мы ждали за кулисами, я обнаружила, что пустой клуб и то, что я видела сейчас перед собой, две большие разницы. Вся моя храбрость куда-то улетучилась. К моменту выхода на сцену, ноги у меня подкашивались, а в горле стоял противный комок. Но, пришла наша очередь, и мы, в костюмах, которые сами себе соорудили, на дрожащих ногах вышли на всеобщее обозрение, на сцену, и расположились на ней, согласно сценарию. В животе у меня что-то сжималось и разжималось, сердце колотилось, как сумасшедшее, я была еле живая. Пошла музыка. Все участники этой инсценировки смотрели на меня – давай, мол, начинай! А я, посмотрев в полный зал, на людей, в глазах которых было ожидание, поняла, что все пропало. Нечеловеческим усилием я выдавила первую ноту тихим-тихим голосом, которую вразнобой подхватили мои «подельники», еще тише, чем я. Так мы «проблеяли» всю песню, совершенно провалив исполнение. Нам с напускным энтузиазмом похлопали, все-таки, в зале были наши отрядовцы. С облегчением покинув сцену, мы наткнулись на разочарованный взгляд нашей вожатой, которая не удержалась, и сказала: «Ну, и где же твой голос, Алсу?» Так, неудачно, закончился мой «дебют» на сцене.      

         Последний отдых в лагере, пока я еще училась в школе, был перед десятым классом. Была я в качестве помвожатой. Меня, конечно, устроила Валя, подруга Гульшат, по ее просьбе. Сама Валя была старшей вожатой. Эта смена памятна тем, что Валя тайком вышла замуж прямо здесь, в лагере, расписавшись где-то неподалеку, в сельском загсе, где расписывали сразу, без испытательного срока. Она вышла, конечно, не абы за кого, а за давно ею любимого парня, Урана, которого устроила в пионерский лагерь сама же. Я не знаю причины такого скоропалительного брака, наверное, она уважительная, но до сих пор жалею мою любимую свекровь, которую так обидела дочь. Ведь Валя являлась сестрой моему будущему мужу, которого в то время я еще не знала. А узнала я его в другую лагерную смену, через много лет, уже последнюю для меня. Попала я туда опять с подачи Вали. Просто мне некуда было деться летом после третьего курса института, и, встретив случайно в магазине Валю, я, по ее совету, поехала в пионерский лагерь, где она опять работала старшей вожатой. А мой будущий муж, Володя, тоже по совету сестры, той же Вали, после армии, не зная, куда себя пока деть, поехал туда же. Вот так, абсолютно случайно, вершатся судьбы людей. А не встретила бы я Валю? Вот и сомневайся после этого в том, что есть неподвластные нам законы, именуемые судьбой.

Глава 8.     Я в школе.      

   Продолжим, однако, мои воспоминания о детстве. Зависимость моя от чужого мнения была следствием врожденной робости, усугубленной деспотизмом маминого воспитания. Стараниями моей сестры, к старшим классам школы я более-менее научилась скрывать свою робость и среди сверстников уже не выглядела такой забитой тихоней, как раньше. Никто из моих теперешних друзей и знакомых не верит, что я такой действительно была. Это исключительно, заслуга Гульшат. Она таскала меня по своим друзьям, на репетиции в театр, в кино. Это помогло мне научиться справляться с паническим страхом перед чужими людьми и с другими комплексами неполноценности. В результате, я научилась общаться и чувствовать себя полноценным членом общества. А вот до этого, малейшее внимание ко мне со стороны вызывало у меня дикую панику, необходимость принимать решение приводило в отчаяние. А уж если кто-то выказывал недовольство в мою сторону, я вообще впадала в столбняк, не умея ни защититься, ни дать отпор. Я предпочитала всегда помалкивать и не высовываться. Были, правда, исключения, которые, как известно, подтверждают правила. Расскажу несколько случаев из школьной жизни.

           Как-то раз, в начальной школе, урок внеклассного чтения в нашем классе заменяла чужая учительница. Она выбрала для урока произведение, которое я хорошо знала – «Дети подземелья», Короленко. Учительница стала рассказывать о героях повести, и я, радостная от того, что все знаю, не удержалась, и, когда она перечисляла действующих лиц, выкрикнула с места: «И девочка Маруся!» Реакция учительницы была очень резкой. Она стала клеймить меня позором за невоспитанность и наглость. Ее воспитательная акция дошла до того, что она сказала, что если я все знаю лучше нее, то она замолчит, и пусть я все рассказываю. При этом она театрально закрыла книгу, намереваясь, якобы, прервать урок. Как я испугалась! Я вообще не ожидала такого, потому, что у меня выкрик произошел случайно, от переполнявших меня чувств! Наша учительница так никогда бы не поступила, она бы просто догадалась, что я уже читала эту книгу и использовала бы это для урока. Ну, сделала бы замечание, что не надо говорить с места, а надо поднимать руку, и все. Теперь же, я была готова провалиться сквозь землю, только чтобы меня не ругали. Училка, выдержав паузу, конечно, продолжила урок, но каким это было «уроком» мне! С этих пор я боялась раскрывать рот, даже когда меня просили!

   Заодно вспомнился еще один случай. В школе была организована поездка на теплоходе в Ульяновск, для лучших учеников. Я попала в их число. Никто из моих знакомых не поехал, и я оказалась одна в незнакомой ситуации. Для меня это был стресс. Я, конечно, не впала в истерику, просто была очень напугана и напряжена всю поездку. Ни с кем я не познакомилась и не сдружилась, все время боялась, что потеряюсь или сделаю что-нибудь не так. Результатом явилось довольно неприятное последствие интимного характера. Я за три дня ни разу не смогла сходить в туалет по-большому. Немалую роль в этом сыграло то, что туалет на теплоходе в трюме, где была моя каюта, был общий, без перегородок. Мне ни разу не удалось оказаться в нем одной. Попытаться поискать другой туалет или обратиться за помощью к старшим мне и в голову не пришло. И вот, я вернулась домой и слегла с высокой температурой. Мама терялась в догадках. И только когда я «навалила», по выражению мамы, полный унитаз, у меня все прошло. Вот такая я была неприспособленная к жизни.

       Но к старшему школьному возрасту, я более-менее вошла «в социум». Этому способствовало еще и посещение мной подготовительных курсов в КИСИ. Они были вечером и волей – неволей заставляли меня ездить одну в транспорте, довольно поздно, и заводить новые знакомства уже в институте. Посещать курсы мне очень нравилось. Нам преподавали рисунок и черчение. Я считаю, что грамотно рисовать я научилась именно там, не говоря уже про черчение, которое было не механическое, которое преподают в школе, а архитектурное. Никогда не забуду экзаменационное задание – чайник, который надо было вычертить идеально тонкой линией, с плавными переходами окружностей друг в друга. Может быть, я не справилась бы с заданием, если бы мама вновь приобретенной мной на курсах подруги Гули (полное имя, кстати, Гульшат), не достала бы откуда-то по блату это задание до экзамена. Так что мы с ней имели возможность потренироваться и обе успешно сдали экзамены и поступили учиться.

         Посещение институтских курсов позволило мне и в школе ощутить себя более уверенно. Я даже вошла в ядро класса — группу, которая составляла костяк и дружила между собой. Конечно, немаловажную роль сыграло то, что наш класс «А» в девятом классе собрали из лучших учеников всего потока. Это был первый эксперимент по профилированию классов. Так что ребята были все адекватные. А вообще контингент в нашей школе оставлял желать лучшего. Много ребят было из неблагополучных семей из района Казани «телевышка», в то время считавшегося «бандитским».

          До переформирования классов и образования «элитного», в пору моего учения в среднем звене, в «Б» классе, ни дня не обходилось без скандала по поводу поведения на уроке учеников. В нашем классе были такие ребята, что некоторые учителя выскакивали из класса, как ошпаренные. Я их понимаю. Была в классе троица двоечников-хулиганов – Кукушкин, Синицын и Березенков – береза и кукушка с синицей, как их называли. Они не давали расслабиться учителям никогда. Из-за них учиться было сложно – весь урок уходил на усмирение хулиганов. Они специально садились на разные ряды, чтобы контролировать весь класс, и поэтому в беспорядок втягивались почти все. Добавить сюда еще то, что большая часть класса не отличалась прилежностью и тягой к учебе, и можно представить, что у нас были за уроки. На переменах тоже творилось несусветное буйство, укрыться от которого получалось не всегда. Однажды я, случайно, оказалась в зоне стихийно возникшей драки и получила лбом одноклассника, Камильки Галеева, по носу. Пошла кровь, было ужасно больно. А потом нос распух, как бульба, но перелома, к счастью, не было. Только именно на другой день меня пригласили фотографироваться для доски почета, и моя физиономия, и без того не отличающаяся красотой, довольно долго красовалась на всеобщем обозрении с огромным распухшим носом.  

          Из рассказанного мной можно сделать логичный вывод – школа, в которой мне довелось учиться, была не на самом хорошем счету. Однако, вопреки этому, остались в моей памяти замечательные учителя, которым пришлось нас учить. Например, пару лет математику вел молодой преподаватель – Олег Гаврилович, очень яркий и интересный. Он был худой и высоченного роста, за это и получил кличку «Фитиль». Конечно, он не добился от нашего класса большой отдачи, но лично для меня геометрия после его уроков стала почти любимым предметом. А вот наша «троица» двоечников сочинила про него стишок, в форме теоремы, получилось смешно:

                                 «Дано – Фитиль упал в г-но,

                                     Допустим – мы ему веревку спустим,

                                     Доказать – как он будет вылезать!»

              Надо заметить, что мальчишки эти были не злые, просто семья и школа не смогли их направить в правильное русло, им просто не хватило «личностно-ориентированного» подхода, который гораздо позже, в пору моей педагогической карьеры (был такой грех), был у всех на устах. Например, тот же Березенков, лидер этой троицы и самый безнадежный хулиган, единственный проявил ко мне чуткость, когда мне мяч попал «поддых». Это случилось, когда мы на уроке физкультуры играли в «штандеры» — игра, когда игроки встают в две цепочки напротив друг друга и вышибают кого-нибудь мячом. У кого остается больше игроков – та команда и выиграла. Меня так здорово вышибли, что я долго не могла вдохнуть, и думала, что пришел мой конец. А Березенков меня успокаивал и говорил, чтобы я не боялась – пройдет. Не знаю, как сложилась его судьба, и судьба Синицына, а вот Максим Кукушкин давно уже, лет в 25, помер от цирроза печени, развившегося на фоне алкоголизма.

           Не все учителя были приятными. В основном, как везде – разные. Очень часто менялись, поэтому мне трудно вспомнить, кто в каком классе был. Запомнились только какие-то детали.

           Например, была у нас какое-то время очень колоритная учительница по русскому и литературе. Немолодая и очень полная, с тремя подбородками и химией на голове. Запомнилась она невыносимо визгливым пронзительным голосом, который, конечно, не умолкал весь урок. Я не помню ее имя-отчество, а вот кличку помню – «Джульетта»! Кто, интересно, придумывал в нашем классе клички? Остроумный был ребенок. Так вот она запомнилась мне в такой «сценке». Урок. В меру шумно. Учительница спрашивает домашнее задание. Ученики заняты кто чем – кто болтает, кто списывает математику, короче, все, как обычно. А вот один мальчик, Юра Волостнов, лежит на парте и, якобы, спит. Сам он был малюсенького роста, хорошенький, и казался младше, чем на самом деле – прям, ангелочек. Но к его поведению на уроке это не относилось. И вот, среди гула заполнявшего весь класс, вдруг раздался пронзительный голос учительницы: «Волостнов, к доске!». Юрка, продолжая лежать на парте, тоненьким умирающим голосом говорит: «Я не могу, болею…» Еще более пронзительно, повысив голос от закипавшего гнева, «Джульетта» отрезала: «Болеешь? Двойка!», и двинулась своим могучим телом между партами к журналу, чтобы исполнить угрозу. Тут «больной» вдруг вскинулся, обнаружив вполне бодрый вид и хорошую физическую форму, и заорал густым басом: «А двойка – то за что??!!». Этот контраст между «умирающим» и вдруг «ожившим» мальчишкой вызвал бурный смех в классе, тем более, что учительница злорадно сказала: «Что, ожил, Волостнов? К доске!»

          Была у нас еще злющая математичка, Хазира Вакиловна, которую я боялась – она мне дико напоминала «Асырк» (Крыса) из фильма-сказки «Королевство кривых зеркал». Именно на ее урок один раз был приготовлен «сюрприз». Первый урок – математика. Входим в класс – какой-то запах, неприятный и очень знакомый. Все переглядываются и понимают, что пахнет, конкретно, туалетом. Вскоре обнаружилось, что внутри нескольких парт (куда обычно кладут портфель), заботливо уложенное на листочек бумаги, лежит самое настоящее, свежее г-но! Кто это сделал? А, главное, как? Это ведь надо было выполнить – наложить и разложить! Кому это было не лень? Не знаю. Знаю только, что урок был сорван, а мой одноклассник, Кукушкин, который больше всех радовался этому факту, все-таки испачкался, ужасно разозлился и долго бесился по этому поводу.

       Правдивый и активный характер Гульшат, как я уже отмечала, вынуждал ее всегда говорить правду, прямо и открыто, с отсутствием всякого дипломатизма и не считаясь с условностями. В пору моей школьной жизни она частенько заменяла маму, посещая родительские собрания моего класса вместо нее. Один раз это привело к неожиданным последствиям.

  Была у нашего класса в это время классная руководительница – учитель литературы Антонина Ивановна. Исключительно талантливый предметник, литератор, славившаяся своей артистичностью и умением вовлечь любого в волшебный мир литературы. Могу подтвердить – это чистая правда. Заслуженный учитель, она имела очень красивую внешность — миниатюрная, с точеными чертами лица. Классным руководителем она была хорошим. В нашем классе велась активная внеклассная работа, я участвовала, как всегда, в редколлегии, и вдруг… Вдруг, после очередного родительского собрания, на которое ходила не мама, а Гульшат, наша классная стала относиться ко мне иначе. Перестала меня приглашать на сбор редколлегии, стала игнорировать на уроке и прочее. Заметив такую перемену отношения ко мне, я ничего не понимала и буквально терялась в догадках. Разгадка открылась мне после ужасной для меня сцены на уроке, после которой я пришла домой вся в слезах. В конце урока литературы, Антонина Ивановна стала обсуждать наши классные дела. Не помню, после какой фразы, она вдруг повернулась в мою сторону, и очень артистично, даже театрально (у нее, несомненно, был актерский талант), сказала: «Что улыбаешься, Мухамедзянова? Очередной анекдотец сочиняешь про Антонину Ивановну?» Для меня эти слова были равноценны пощечине. Я ничего не понимала, а учительница смотрела на меня с такой ненавистью, будто хотела испепелить. Конечно, мне нечего было сказать, да она и не ждала ответа. Как я досидела до конца уроков и дошла домой? Не помню, но было мне очень плохо, главное потому, что не понимала, в чем моя вина? Заметьте, я даже не подумала подойти к учителю и поговорить, выяснить ситуацию! Я даже помыслить себе такого не могла! Кто я, и кто ОНА! Вечером пришла Гульшат, и я, ревя, рассказала ей все. Она странно среагировала, и я обратила внимание на переглядывания между ней и мамой. Короче, выяснилось, что Гульшат, на собрании в школе выступила с речью о том, что, мол, надо что-то делать с дисциплиной в классе, что в нем творится что-то несусветное, доходит до анекдотических ситуаций. Вот оно – ключевое слово – анекдот! Гульшат, конечно, имела в виду мои невинные рассказы о смешных случаях в школе и классе, а вот Антонина Ивановна решила, что я сочиняю про НЕЁ анекдоты! Вот те раз! Какими талантами она меня наделила! И ведь какая несчастная женщина, зацикленная только на себе. Спустя много лет, попав в среду педагогов, я слышала, что Антонина Ивановна, будучи прекрасным учителем, была очень сложным человеком в общении с людьми и коллегами. Она считала себя недооцененной, и очень ревностно относилась к тем, кого выделяло начальство и тем, кому как-то везло. Тому были причины – долгие годы ее семья не имела достойного жилья, а это кого хочешь озлобит. Странно все же, как я, незаметная пятиклассница, попала под «раздачу», видимо, она уже не отслеживала, куда направлять накопившуюся желчь. Отчасти, «спасибо» Гульшат, но у меня и в мыслях нет обвинять её, она ничего плохого не сказала, просто учитель оказался неадекватный.

  Зато в старших классах, классная у нас была действительно «классная»! Анна Андреевна Куликова, учитель химии. Спокойная, уравновешенная женщина, она никогда на нас не кричала, дружила с нами, и разрешала классу каждую неделю, в субботу вечером, устраивать вечеринки с танцами, прямо в классе. Мы сдвигали столы, ставили музыку, и танцевали до упаду! Анна Андреевна, у себя в лаборантской, проверяла тетради, не мешая нам. Мы, девчонки, не выдавали мальчишек, которые перед танцами «принимали» для храбрости, и вечера проходили всем на радость. Она добивалась от нас успеваемости незаметно, без истерик, отчасти потому, что класс был «выбранный». Только раз, помню, она действительно рассердилась за то, что мы всем классом прогуляли урок учителя биологии, которого невзлюбили. Сделали мы это, якобы, в знак протеста. Кто был инициатором, за что мы решили его наказать? Не помню. Зато помню, что именно мне Анна Андреевна, очень расстроенная, сказала: «Ну, от тебя, Алсу, я не ожидала!» Но никакого зла она на меня не затаила, понимала, что не могла я пойти против всего класса. Зато она пеняла мне, что в девятом классе я нахватала четверок за год, и не могла претендовать на медаль. А мне было тогда все по-фигу, у меня был период романтических отношений с мальчиками. В десятом я взялась за ум, медаль, конечно, мне уже не дали, но аттестат был с одной лишь четверкой, по физике, и то, несправедливо поставленной мне молодой училкой, пошедшей на принцип. Принцип заключался в том, что она поставила два всему классу, за то, что мы что-то не принесли на урок. Я даже не помню, что. Эта «пара» повлияла на мою оценку в четверти – вместо пятерки – четверка. И стало поровну – две четверти – пять, две – четыре. За год учительница вывела мне четыре. Экзамен я сдала на пять, но в аттестат она опять поставила четыре. Ну, да Бог с ней, мне это не помешало поступить в институт.

       Анна Андреевна прочила мне «химическое» будущее, считая меня настолько успевающей ученицей по химии, что на выпускном экзамене устроила мне сдачу «экстерном», без подготовки. Меня она, кстати, об этом не предупредила, но я справилась. Впоследствии, узнав, что я поступила в КИСИ, Анна Андреевна даже слегка обиделась на меня: «Алсу, я думала, ты в КХТИ пойдешь!»